Иностранные студенты в общежитиях Советского Союза

И сейчас, и в советские времена в наших вузах училось много иностранцев. В старые годы это были в основном выходцы из братских стран.


Иностранные студенты в СССР

Рассказ Ивана Карасёва «Вьетнамцы» (из сборника: Рожденные в СССР)
Наше студенческое общежитие было очень многонациональным. Кроме представителей самых разных народов Советского Союза с нами жили африканцы из трёх-четырёх стран, кубинцы, колумбийцы, греки, немцы из ГДР, в количестве одного экземпляра имелись даже испанец, сириец, иракский курд (очень враждебно относившийся к Саддаму) и китаец – дружба с КНР только-только начиналась. Вся это разношёрстная братия делила с нами перенаселённые комнаты (до семи человек в двадцатиметровых «покоях») видавшей виды общаги на пятой линии Васильевского острова, пользовалась нашими вечно загаженными туалетами (по одной паре на весь этаж из двадцати пяти комнат), и целых два раза в неделю, как и мы, рядовые советские граждане, имела право на душ. Наверное, многих вначале шокировали обшарпанные стены, теснота в комнатах, и все прочие «преимущества» советского образа жизни, но потом даже самые изнеженные иностранцы привыкали и порой, особенно в дни великих праздников, вроде Нового Года, казалось, что лучше, чем наше старое общежитие и быть ничего не может.
Поговаривали, что до Революции в этом доме находился недешёвый публичный дом. За годы Советской власти здание потеряло лоск и изнутри, и снаружи. Но непонятно откуда-то бравшееся у советских людей желание подороже продать своё юное тело, присущее определённому проценту прекрасной половины человечества, создавало некую, хоть и не заметную с первого взгляда преемственность в функциональном назначении здания. В те времена ведь любой африканец, получавший из дома пятьдесят долларов в месяц (а это по курсу чёрного рынка зарплата майора без прилагающейся к ней необходимости содержать всю семью), казался человеком с большим достатком. Что и говорить о представителях более продвинутых экономик, как греки, например. Да и среди граждан африканских стран, если покопаться, можно было найти выходцев из местных элит, влиться в которую и вкусить все блага запретного мира, мечтали многие представительницы самой древней профессии, загнанные бесчеловечным тоталитарным государством на скамьи университетских аудиторий.
Единственной иностранной диаспорой, которая совершенно не пользовалась спросом у искавших счастья вдали от Родины девиц, была вьетнамская. Там тоже действовала социалистическая распределительная система, как и у нас, только более бедная. И доллары у них не торчали из карманов по причине полного отсутствия. К тому же, время от времени во Вьетнаме случались войны и прочие бедствия. Совершенно неинтересный контингент, притом живший исключительно внутри своей, вьетнамской, тусовки, нам совершенно непонятной.


Вьетнамцы в Ленинграде 1980-е гг.


Им было достаточно трудно в нашей стране, другая, совершенно непохожая культура, абсолютно непохожий, ни в чём, язык. Общались они практически только друг с другом, что делало их более уязвимыми во всех жизненных ситуациях, к которым они порой были абсолютно не готовы. Эта внутренняя замкнутость и некоторая беспомощность в жизни не помогали нам принимать их такими, как они есть. Их привычки тоже не лили воду на мельницу взаимопонимания. Как может нравиться, например, ползущий по всему коридору из общей кухни запах жареной селёдки – любимого лакомства оторванных от родных берегов уроженцев западного побережья Южно-Китайского моря?
Да, понять их было непросто. Во всех смыслах этого слова. Русский язык им, использовавшим совсем другую фонетику (одно короткое слово может иметь три-четыре значения, в зависимости от интонации), давался очень трудно. Песня «Одна снежинка – ещё не снег, одна дождинка ещё не дождь» в исполнении вьетнамки с нашего курса звучала так «Ана сизынка исё ни снек, ана тасинка исё ни тось». Язык для вьетнамцев был главным препятствием и в учёбе. Учились они плохо, те, кто зубрил днями и ночами могли с большим трудом вытянуть на четвёрку. Но преподаватели их жалели, только вьетнамской студентке можно было на защите диплома по этнографии рассказывать о том, что она приехала учиться в красивый город Ленинград, что в нём она встретила много интересных людей и так далее. До этой защиты мне казалось, что цель этнографии – это поиск учёными законсервировавшихся в крестьянском укладе элементов жизни и быта более древних обществ. Оказывается, бывает и наоборот. Этнографы из довольно отсталой тогда страны изучали наше прогрессивное общество развитого социализма. Может, у них этнография и футурология – одна специальность?
Представления о социально-бытовых нормах тоже отличались. Неформальным лидером диаспоры считался студент по имени Чунг, ему под конец учёбы стукнуло лет тридцать, а, может, и сорок (возраст вьетнамцев мы не всегда определяли успешно). Он был женат, семья осталась во Вьетнаме, что позволяло ему, как альфа-самцу стаи, регулярно менять подружек. Про него ходили самые загадочные слухи и сплетни: что он спал в своём закутке, отгороженном занавеской, сразу с двумя соотечественницами или, что на Родине он работал чуть ли не министром транспорта. Мы недоумевали, зачем высокопоставленного транспортного чиновника посылать учиться на исторический факультет? Но вскоре последняя легенда рассыпалась в пух и прах. Точнее, Чунг сам растоптал её обеими ногами. Съездив после третьего курса домой, по возвращении он объявил, что у него родился сын. Когда у него спросили удивлённые советские товарищи по комнате, как такое могло произойти после стольких лет разлуки с женой, Чунг важно поднял вверх указательный палец правой руки и заявил: «Это от начальника станции!» Не знаю, какая часть истории имела место на самом деле, но слухи постоянно окутывали коренастую фигуру Чунга.
Если Чунг был видом суров и внушал уважение, несмотря на вьетнамский вариант суррогатного отцовства, то большинство его соотечественников были простыми и улыбчивыми, добрыми людьми. Можно сказать щедрыми. В меру своего понимания мира, конечно. Я однажды, желая польстить своему товарищу по комнате, перефразировал слова известной в то время песни, звучавшую в оригинале так:
— Вьетнам – Хо Ши Мин.
Я переделал по полному имени моего «сокамерника»:
— Вьетнам – Лыу Ван Ан.
Звучало красиво. Мне кажется, даже лучше, чем авторская версия. В ответ услышал:
— Иван – Пасков (имелся в виду мой родной город Псков).
Я слегка обиделся:
— Ан, я тебе весь Вьетнам, а ты мне только Псков, Ну, хоть бы Ленинград добавил!
Ан в ответ как всегда весело улыбнулся. При улыбке губы его широко раздвигались во все стороны, обнажая блеск здоровой белой челюсти. Ан любил чистить зубы, при этом он ещё и как-то смешно фыркал. Обижаться всерьёз на него не получалось.
Мой приятель у себя на Родине тоже был важным человеком. И это уже не слух, он мне сам рассказывал, как в девятнадцать лет его избрали председателем колхоза. До этого руководителем хозяйства работал его дядя, но здоровье стало подводить, и он оставил должность. Дальше в описании Ана дело выглядело примерно так: собрались мужики (он именно так выразился – мужики), поговорили, подумали и выбрали Ана, как родственника старого председателя по мужской линии. Почему не отца семейства Лыу я спросить тогда не удосужился, а жаль, может, это какая-нибудь сложная система местозамещения, типа лествичного восхождения у древнерусских князей – Рюриковичи, как и граждане Вьетнама, размножались очень хорошо.
В итоге, благодаря общению с вьетнамцами мы узнавали много нового и интересного, правда, для этого нужно было сначала их понять. Гораздо легче складывалась жизнь и учёба в Советском Союзе у вьетнамских граждан, отправившихся штурмовать точные науки. Всё-таки сухой язык цифр почти полностью снимает языковой барьер, а усидчивости им было не занимать. Ребята-математики из Минска, с которыми мы пересеклись в якутском стройотряде, рассказывали, что их вьетнамцы – самые лучшие студенты. Тогда мы удивлялись, вспоминая своих, теперь мне всё понятно, в наше время китайцы и индийцы занимают достойное место в когорте преподавателей североамериканских ВУЗов. Так что мешало вьетнамцам потеснить наших соотечественников в Минском университете?


Вьетнамцы Минского университета 1983 г.

Не все студенты из Социалистической Республики Вьетнам блистали в учёбе, но все они или почти все были неприхотливыми в быту. Вот уж кому скученность в нашем общежитии не мешала, так это им. Иногда, вопреки всем правилам, заведённым для студентов скучными блюстителями морали из ректората, они устраивали вечеринки диаспоры, на следующее утро из одной кровати могли торчать в разные стороны ноги трёх-четырёх миниатюрных вьетнамок. Про более корпулентных парней такого не припомнить, но вдвоём они тоже спокойно помещались на стандартных советских койко-местах. Для того, чтобы заснуть, моему приятелю Ану достаточно было лечь в свою постель. И ничто: ни яркий электрический свет, ни наша вечерняя болтовня под чаёк, прерываемая звоном упавшей крышки алюминиевого чайника (металл о металл), ничто не могло помешать ему пребывать в том сладком состоянии, которое мы старались оттянуть до самого позднего часа.
Ребят из дружественного социалистического государства отличала и бытовая приспособленность, и даже деловая хватка. Советского студента просто оторопь брала, когда он в первый раз удивлённо наблюдал, как вьетнамцы заполняют коробками с алюминиевыми тазиками и кастрюлями целый грузовик. Затем самолётом всё отправлялось на Родину, где такой товар, видимо, пользовались хорошим спросом. И это делалось легально, их даже в деканат не вызывали, не говоря уже о компетентных органах. А ведь сколько энергии и выдумки требовалось в советское время, чтобы сначала скупить весь алюминий Васильевского острова и Петроградской стороны (вряд ли их пускали на оптовые базы Снабсбыта), складировать, потом оформить на таможне как личный груз доброй сотни студентов землячества (и так несколько раз в год!), затем организовать перевоз несопровождаемым авиабагажом! На далёкой Родине тоже кто-то должен был обеспечить приём и реализацию товара. То есть целая экспортно-импортная частная компания работала параллельно в двух государствах с централизованными системами распределения. Неслучайно Алиэкспресс появился в Китае, думаю, у тамошних студентов похожая схема тоже уже была отработана. Как ни крути, а это – высший пилотаж, поэтому я не удивлялся, когда стали приходить вести о бурном развитии капитализма в социалистической стране Индокитая с одной руководящей и направляющей силой.
Но внешне они все были правильные, законопослушные и дисциплинированные – ходили на политические мероприятия, собрания, почти не пропускали занятия. Почти – это уже комплимент, некоторые советские и иностранные студенты появлялись на лекциях только по большим праздникам, таковыми считались иностранные языки (или русский как иностранный), спецсеминары по специальности и, конечно, военная кафедра.
Законопослушность вьетнамцев могла сыграть с ними злую шутку, рассказывали, как над их двумя соотечественниками зло подшутили два студента-философа. Может, от скуки, может, от некоторой зависти. Их сотоварищи по комнате не слишком блистали в учёбе, но зато казались отрегулированными на исполнение факультетского регламента как часовые механизмы. Вот и поинтересовались наши однажды, как бы невзначай, почему их вьетнамские друзья не встают в шесть утра, как положено студентам идеологического факультета, и не слушают гимн Советского Союза стоя. Радио в комнате работало всегда, оно служило ребятам и будильником, и напоминанием о времени, ведь даже ко второй паре иногда нелегко проснуться после посиделок под гитару далеко за полночь – молодым организмам требуется отдых. Ошарашенные вьетнамцы не без некоторых колебаний напомнили любопытствующим, что те сами не встают, тогда им, ничтоже сумняшеся, заявили, что имеют специальное разрешение деканата. «Ну, а вы как хотите, — сказал, многозначительно подмигивая, один из шутников, — мы, так уж и быть, никому не скажем». Зевнул и повернулся на другой бок.
День ушёл на проверку информации. Но почву шутники подготовили, отдельные товарищи «слышали» об этом, однако никто из соотечественников в шесть утра не вставал и их советские приятели тоже. Несчастные жертвы розыгрыша посовещались и решили, что в остальных комнатах русские студенты просто менее принципиальные и, получив своё разрешение, не обращают внимания на вьетнамцев, мол, это ваше дело. Поэтому, припомнив многозначительнее подмигивание и взвесив все за и против, решили вставать. Каждое утро в шесть часов с первыми звуками гимна из репродуктора они подскакивали с кроватей и, вытянувшись по стойке смирно, с каменными лицами слушали знаменитое творение Александрова и Михалкова-старшего. Вьетнамцы очень терпеливый народ, но любому терпению приходит конец. Оно и лопнуло, когда главный шутник, натягивая подушку на голову, сказал, что слушать мало, надо ещё и петь.
— Петь? – удивлённо протянули двое несчастных. – Мы не знали.
— Хоккей смотреть надо, а не зубрить постоянно, вот смотрели бы хоккей, знали бы, что стоя гимн надо петь!
Они попробовали, но текст давался с большим трудом, тогда решили идти просить разрешение в деканате. Рассказывали, что шутников исключили. Не могу поручиться полностью за правдивость этой истории, теперь в интернете существует много её версий, но тогда у нас о ней знали все. А то, что несколько наивных вьетнамцев можно было легко разыграть, я знаю точно.
Мой приятель Ан, повторюсь, был неплохой парень, но тоже немного наивен. В один прекрасный день колумбийцу Карлосу стало скучно, захотелось посмеяться и рассмешить других. Он хорошо владел русским языком и общался, в основном, с советскими студентами, поэтому мог считаться своего рода асом по части нецензурной лексики. Ан же, напротив, говорил плохо, но к знаниям стремился сильно, допоздна сидел над учебниками. Но не всегда тяга к знаниям приносит положительный результат. Карлос задумал поучить Ана русскому языку довольно оригинальным способом, а тот всегда был готов впитывать в себя знания:
— Ан, вот что у тебя такой скучный и однообразный русский язык. Ты, кроме «привет» и «здравствуйте» ещё хоть один способ сказать тоже самое знаешь?
Ан задумался, потом выдохнул:
— Знаю, целых три – «доброе утро», «добрый день», «добрый вечер».
— Ну, этому учат ещё на первых уроках подготовительного отделения для иностранцев.
— А что ЕЩЁ есть? – осторожно полюбопытствовал Ан.
— Конечно, куча. Но для начала можешь выучить одно – «ё. твою мать!»
— А это что значит?
— Ну, чтоб и твоя мать хорошо жила. Здравствуйте ведь буквально означает – не болейте, будьте в хорошем здоровье, а тут ты добавляешь о матери собеседника, чтоб и ей, матери, тоже всё хорошо было и приятно, чтоб удовольствие получала от жизни! Это вежливость, Ан.
— А почему я раньше никогда не слышал это приветствие?
— Потому что его употребляют образованные и культурные люди исключительно, вот я, например.
Карлос помолчал секунду, посмотрел по сторонам и тут же крикнул проходящему мимо хакасу Алику:
— Алик, ё… твою мать, тебя Бубулич уже обыскался!
— Вот видишь, так что мотай на ус!
— На что?- У Ана растительность на лице практически отсутствовала.
— Да на что хочешь, главное не забудь, используй, пригодится.
— Спасибо!
— Не за что, обращайся, у меня ещё большой запас разных выражений для культурных людей.
На следующий день первым занятием у Ана стоял в расписании русский язык. Очень довольный собой, с сияющим лицом он поздоровался с преподавательницей:
— Ё… твою мать, Александра Петровна!
К счастью, преподавательница оказалась умной женщиной и сразу всё поняла, она хорошо знала Ана. Лишь попросила более продвинутого в русском языке нигерийца Ису, если сам знает, объяснить Ану истинное значение выражения. Иса знал, а Ан потом несколько месяцев не здоровался с Карлосом.
Я, к счастью, не имел отношения к этой истории, хотя, каюсь, тоже здорово смеялся над Аном. А ведь ещё за несколько месяцев до неё мой вьетнамский приятель, видя душевные страдания друга после неудавшегося объяснения с девушкой, попытался поддержать меня выученной, Бог знает где и каким образом (может на уроке русского), максимой: «Ваня, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда!». Помочь она не могла, но желание поддержать тебя всегда приятно.
Вьетнамцы не исчезали из нашей жизни до самого окончания университета, но после моего третьего курса мы стали поэтапно переезжать в новую, современную общагу. Самыми довольными были жаждущие продать своё тело подороже жрицы любви – больше уединения – больше простора для их деятельности. К тому же обещали завоз американских практикантов! Нас селили в двухкомнатных блоках, по системе два плюс три. В дополнение ко всему в каждом блоке имелся санузел с душем и кухонный уголок с электроплитой. Не надо было ждать тех двух заветных дней в неделю, дабы совершить необходимые гигиенические процедуры после сеанса связи с закордонным миром. В новом общежитии уже не стало привычных встреч и долгих бесед в коридорах, иногда далеко за полночь, когда в комнатах народ уже начинал готовиться ко сну. Все рассосались по блокам. Пошла совсем другая жизнь. Вьетнамцы жарили селёдку в своих номерах, и там же они кучковались. Их почти не стало видно в коридорах, мы встречались лишь по дороге на учебу и на факультете, но там у всех были другие дела. Вместе с запахом жареной селёдки и гортанно-тональным языком воркующих вокруг сковородок вьетнамок ушла часть нашей повседневности. Мы даже не представляли, насколько мы привыкли к шумным группам наших товарищей из братской, как тогда говорили, страны.
На следующий год завершил учёбу Великий Чунг, кто занял его место в сложной иерархии вьетнамской диаспоры, мы даже не пытались понять, да это уже было не важно. Всё, что связывало нас с присутствием вьетнамцев, постепенно затёрлось и нивелировалось. Даже машины с тазиками мы больше не видели, наверное, мозговой центр торговой фирмы нашёл другую платформу для своей кипучей деятельности.


Встреча выпускников МГУ в Ханое.