Как деревенский мальчик отправился в «Орлёнок»

От автора: «Моя амурская деревня с героическим именем Отважное неровными улицами раскинулась недалеко от китайской границы. Не знавший детских садов и пионерских лагерей, я вырос между стылой избой и фермой, на которой дояркой работала мама.»
Будучи семиклассником, я занял первое место в областном конкурсе кролиководов и был награждён путёвкой во всероссий­ский пионерлагерь «Орлёнок». Это стало событием для моей деревни просто фантастическим. «Артек» и «Орлёнок» считались заоблачной вершиной советского детства, по крайней мере, с высот отважненской школы.
— Через три дня нужно быть в Благовещенске, оттуда группа детей летит в «Орлёнок», — строгим голосом позвонили из райкома комсомола. Мать с фермы никто не отпускал — как обычно, не на кого было бросить коров. И углублённый медосмотр пришлось проходить в одиночку. — Мальчику из Отважного дали путёвку на Чёрное море, надо помочь — эти слова, сказанные заведующей поликлиникой одной из медсестёр, стали моим «зелёным светом».
Больница была на одном краю райцентра, а баклаборатория — на другом, и я по нескольку раз в день бегал через весь посёлок: с пробирками в лабораторию и с листочками анализов из лаборатории. Пара дней — и заветная медкарта с десятком синих печатей в моей сумке.
Сторублёвка от матери и клятвенное обещание, взятое с меня, отбить телеграмму «сразу, как приедешь на своё море».

Всех детей в областной Дом молодёжи привезли родители, только я приехал один.
— Почему без матери? — строго спросила грозная тётка.
— Васька-бригадир её с фермы не пустил, — без запинки ответил я. Вопросов больше не было…
Трудяга советского неба турбовинтовой Ил-18 долгие 12 часов бултыхался в заоблачной синеве, с промежуточными посадками преодолевая немыслимые расстояния от Благовещенска до Москвы.
Куцая ночёвка в столице — и следующий лайнер уносит нас к южному морю.
Едва наш самолёт приземлился в аэропорту Адлера, как я стал канючить, чтобы меня отпустили отбить домой телеграмму. Вожатые сжалились, и перьевая ручка, макаемая в засохшую чернильницу, царапая серый бланк, выводила каракули: «Мама, долетел хорошо…»
«Орлёнок» встретил белой накипью шумных волн, ритмично бьющихся о берег Чёрного моря. На побережье горел теплом октябрь, стройные кипарисы вонзались в синее небо, а на клумбах цвели невиданные доселе розы. Другая планета!
Наши вожатые Марина и Серёжа создали для нас целый мир — мир пионерских законов и традиций. Каждый день мы заканчивали в орлятском кругу (мальчик, девочка, девочка, мальчик) — обнимали друг друга за талию: «Доброй ночи, девчата-орлята…» — говорили мальчишки. «Доброй ночи, ребята-орлята…» — отвечали девчонки. А сколько было нам поведано легенд и сказочных историй! Особой мастерицей тут была Марина. Каждая прибрежная сопка, пологий мыс, рощица и тропинка были овеяны придуманными легендами. Все они были с налётом трагизма, разлучённых влюблённых, но в каждой из них добро побеждало зло. Мы всем отрядом не хотели ложиться спать, выпрашивали у Марины пару-тройку свежих легенд.Не выезжавший дальше райцентра Архара, я первое время безумно скучал по своей деревне, по дому и матери. Помню, что, поверив в историю о том, что все просьбы, сказанные «каменному цветку» — аляповатому фонтану у Дома авиации и космонавтики, — обязательно сбываются, я тайком бегал к цветку-фонтану и просил его, чтобы быстрее пришло письмо от матери.
Конверт с цветной каёмкой и словом «авиа» по верхнему краю, прилетевший из моего Отважного, был для меня подарком с неба.
«Майка наша отелилась, тёлочку привела… А баба Грязниха умерла…» — писала моя мамка бесхитростные деревенские новости.

Наша дружина называлась «Звёздная», распорядок орлятского детства был насыщен до предела: подъём, завтрак, три урока в школе, где не задавали (!) домашнего задания, и череда кружков — мероприятий. Дети в отряде были со всего Советского Союза, сыновей и дочерей доярок и токарей было немного. В основном черноморские лагеря были доступны потомкам тогдашней номен­клатуры.
Мы сдружились практически все, там были первые влюблённости, вздохи и клятва, что п­исать будем друг дружке всегда.
Потом, под конец месячной смены, мы безумно привыкли друг к другу, а когда автобусы развозили нас в разные стороны, сколько было выплакано слёз. Рыдали все! Я не помню ни одного безучастного лица.
Помню, как перед самым отходом автобусов мы с Олегом из Калининской области пулей сбегали к морю и, бросив в волну по 10 копеек, стремглав вернулись обратно. Вожатая Марина нас не ругала…
7 ноября 1982 г. группа амурских детей, возвращавшихся из «Орлёнка», провела в Москве. Я не знаю, почему так получилось, но нас повели на Красную площадь на праздничную демонстрацию. Мы стояли в первых рядах у самого Мавзолея, и я, широко распахнув глаза, смотрел на «неустанного борца за мир во всём мире, дорогого Леонида Ильича». Он выглядел очень больным человеком, до сих пор в глазах стоит его беспомощное помахивание рукой всему советскому народу.
В Благовещенске в день прилёта нас практически всех разобрали родители, за некоторыми из детей приехали на второй день. Меня не забрал никто.
Рассерженная девица из обкома комсомола выговаривала мне:
— Почему за тобой не приезжают родители? Всех предупредили заранее!

Я растерянно пожимал плечами.
Запертый в гостинице, я сидел словно узник, три раза в день меня кормили в гостиничном буфете и постоянно за что-то ругали. На улицу не выпускали ни на минуту. Тоска! Просидев сутки взаперти, я решился на побег. От материнской сторублёвки осталась десятка, а плацкарта до Архары стоила 6 рублей. «Прорвусь», — решил я.
Обдурив администраторшу, я пулей вылетел из гостиницы — вслед мне неслось: «Мальчик, постой...» «А как же!» — думал я, бежав, куда глаза глядели. Мне казалось, что за мной гонится весь Благовещенск. Остановился только тогда, когда сердце стало биться высоко в горле…
От станции Татакан до моей деревни 3 километра просёлочной дороги, билет на поезд я по наивности взял только до Архары. Татакан — следующая за Архарой. «Попрошусь, довезут», — по-детски думал я.
— Пацан, вставай! Архара! — грубо толкнул меня проводник.
— Дяденька, а можно на следующей выйду? У меня нет денег на автобус, а оттуда я пешком добегу.
— Выходи, я сказал! — проводник был непреклонен.
Я вышел в ночь. Глотая слёзы, не встреченный никем, «орлёнок» понуро шёл вдоль вагонов.
— Ты что плачешь, мальчик? — участливо спросила проводница одного из вагонов. Я выпалил всё про лагерь, про Чёрное море и то, что денег нет ни копейки, а до деревни 12 км отсюда идти.
— Заходи ко мне в вагон, доедем до твоего Татакана.
Я зайцем бежал от станции до своего дома — душила обида, почему никто не встретил.
На мой торопливый стук в окно открыла мама, одна нога её была в гипсе…
— Сынок, я на ферме ногу сломала. Сердце стало чёрным, что некому тебя встретить, — гладила она меня по голове.
С неведомого ей Чёрного моря я привёз 2 килограмма краснобоких яблок и кучу восторженных рассказов о той счаст­ливой «стране» Пионерия, где я был, где тепло и беззаботно и печку топить не надо.
Мать в ту ночь яблоки мои даже и не попробовала, подперев щёку ладошкой, она смотрела на меня и почему-то плакала:
— Ешь ты яблочки, в такую даль вёз, а я не хочу. Правда не хочу, сынок, — тихо говорила она.
Я ей не верил…