Гастрономические впечатления от Москвы 1925 года

Хорватский писатель и анархист Мирослав Крлежа в 1925 году совершил поездку в СССР. После голодной послевоенной Европы его в первую очередь поразило продовольственное изобилие в стране Советов, во вторую – прогресс, особенно на фоне остальных стран Восточной Европы…



Мирослав Крлежа родился в 1893 году в Загребе, который тогда был частью Австро-Венгрии. После окончания Военной академии, в 22 года увлёкся анархизмом и одновременно хорватским национализмом. В 1918-м вступает в югославскую компартию, где, впрочем, считался «попутчиком» и в 1939-м был исключён из неё.

К России и СССР у Крлежы всегда было двойственное отношение. Он уважал большевиков за решимость начать грандиозный социалистический эксперимент, но одновременно осуждал их за перерождение системы в госкапиталистическую, начиная с 1930-х. Наилучшей хозяйственной формой он считал кооперацию. В Югославии Крлеж числился известным литератором и дорос до должности руководителя местного союза писателей. В СССР он не публиковался.



В начале 1925 года Крлежа пустился в путешествие в советскую Россию. Его путь лежал через Восточную Европу (включая Прибалтику), и у него была затем возможность объективно сравнить существование этой части континента и СССР. Возвратившись домой тем же путем, каким и приехал в Москву, Крлежа в 1925 году опубликовал свои путевые заметки в нескольких загребских журналах. В 1926 году очерки были собраны в книгу «Поездка в Россию».

Значительную часть книги занимают гастрономические записки, настолько Крлежу поразило продовольственное изобилие в СССР – вопреки европейской пропаганде тех лет о массовом голоде в нашей стране. Мы публикуем часть этих записок хорватского писателя.

«В Вологде я насчитал в одном меню шестнадцать наименований супов. В далеком краю, к востоку от Вятки, где отбывали ссылку Герцен и Салтыков, в доме одного ярого противника большевизма, который не переставая поносил существующий режим, нам было подано следующее: приперченная вяленая рыба, рыба отварная, рыба солёная, рыба в маринаде, винегрет, мочёные яблоки, икра и масло, три сорта вина и хрен со сметаной.

Эти тринадцать закусок были сервированы под сорокоградусную водку, именуемую рыковкой (потому что её якобы пьет сам Рыков), а также плюс портвейн, малага, вишнёвая настойка и зубровка – это превосходный самогон с запахом травы, которую едят дикие сибирские буйволы. Это для начала.



После чего внесли самовар и подали свинину, индюшку, салаты и соусы, пироги, варенье, фрукты, торты, кофе и какое-то горькое водянистое пиво. При этом хозяева ругали революцию, которая разрушила их блестящую довоенную жизнь.

В Москве мне случалось видеть нищих, которые держат в руке бутерброд, намазанный слоем икры толщиной в палец. Не выпуская изо рта папиросы и не переставая жевать, они тянут извечный православный, русский, он же цыганский, припев: «Подайте, люди добрые!».

Я всегда был противником фейерверков и бенгальских огней, но если вы сегодня путешествуете по России и если у вас, как у гоголевских героев, мясной фарш стоит в горле, то вы не сможете согласиться с утверждениями европейской печати о том, что Россия умирает от голода. На станциях между Ярославлем и Якшангой я видел в огромных серебряных подносах такую массу жареных рябчиков, что казалось, будто их кто-то буквально загребал лопатой.



Вагоны и улицы заплеваны тыквенными семечками, а большинство людей, с которыми вам приходится общаться, что-то жуют, пытаясь разговаривать с набитым ртом. В учреждениях заваривают чай, едят горячие пирожки с мясом; чиновники, разговаривая с клиентом и оформляя документы, вечно чем-то шуршат в своих ящиках поверх бумаг или грызут яблоки.

Центр Москвы представляет собой скопище хлеба, крымских фруктов, студня, икры, сыра, халвы, апельсинов, шоколада и рыбы. Бочонки сала, масла, икры, упитанные осётры в метр длиной, ободранная красная рыба, солёная рыба, запах юфти, масла, солонины, кож, специй, бисквитов, водки – вот центр Москвы.

Итак: дымятся самовары, благоухают горячие, жирные, гоголевские пироги; мешки с мукой и бочки с маслом, здоровенные рыбины и мясной фарш, супы овощные, щи с капустой, с луком, с говядиной, с яйцом – и нищие, которые клянчат бога ради. Слепые, хромые, в меховых тулупах или красных шерстяных кофтах – днем и ночью натыкаешься на них на мостовых и тротуарах.



Единственная постоянная величина в России: время – не деньги. К понятию времени здесь все относятся индифферентно. Вы звоните кому-нибудь во вторник, а его нет, хотя вы договорились встретиться во вторник.

— Приходите в пятницу, – лениво отвечают вам. Вы заходите в пятницу, а его опять нет.
— Зайдите во вторник!
— Да я уже был во вторник!
— А что мы можем сделать? Его нет. Позвоните попозже!

Вы звоните через неделю, а его нет.
— Он уехал!
— Он в отпуске!
— Он заболел. Звоните завтра!
Вы звоните завтра: опять ничего!

Потом, спустя несколько недель, вы встречаетесь с этим человеком на улице, он очень спешит на какую-то встречу, но он забывает об этой встрече и сидит с вами всю ночь до утра и ещё следующий день до вечера, в то время как тридцать человек его разыскивают точно так же, как вы гонялись за ним по вашему делу.



Итак: запах юфти, мясной фарш, время, которое не деньги, папиросы фабрики имени Розы Люксембург – за всё заплачено серебром, чуть дешевле цен международного золотого паритета. Десять золотых рублей (червонец) во время моего пребывания в России был равен примерно 4,34 доллара. Можно пообедать за 1 рубль 40 копеек.

Обед из трех блюд: суп или суп-пюре, щи или говяжий суп с приличным куском мяса. Потом рыба или жаркое, салат, шоколадный крем или мороженое. Обед за 60 копеек состоит из супа с куском говядины и жаркого с гарниром. Текстиль также дорог, как в Германии. Чаевые давать не принято; впрочем, официанты – тема для отдельной главы.

В киосках и в залах ожидания на вокзале продаются книги – от сочинений энциклопедистов до безбожников-материалистов первой половины девятнадцатого века и полные собрания сочинений Маркса и Энгельса, Ленина, Бухарина и т.д. Приятный сюрприз после европейской порнографии.

На пограничных польских, литовских и латвийских станциях у вас в ушах ещё звучат сообщения белогвардейской печати об азиатских способах ведения хозяйства у московитов. Однако станции по ту сторону относительно чистые и аккуратные, с неплохими ресторанами и книжными киосками. Итак, первое и главное впечатление – то, что страна не голодает и что здесь много читают.



Второе впечатление, преследующее вас с первого дня, – это голоса недовольных. Если применить международные мерки, то происходящее в России приобретает более высокий смысл и мотивацию. Речь идет о далеко идущих замыслах, в рамках концепций предстоящих битв крупного международного масштаба. Такие люди, как царские чиновники, служанки, кельнеры, вдовы, гнилая чеховская мещанская интеллигенция, не понимают происходящего, они вздыхают и уныло брюзжат.

Русский чиновник, носивший в царское время полковничьи погоны или генеральские эполеты, а теперь одетый в потрёпанный цивильный пиджак, смотрит на всё это с глубоким раздражением. Кожа на нём шелушится, как на мумии, у него проницательный прокурорский взгляд серых глаз, его закоренелый бюрократизм, врождённая злоба, непробиваемая тупость, прикрытая неискоренимой печатью условностей традиционного воспитания, приправлены передовицами из газеты «Новое время» и затверженными фразами о народе, Боге и царе; такой вот чиновник работает на теперешний режим, но безмолвно ненавидит всё происходящее и умирает с проклятием на устах.



Эти легендарные русские чиновники судят о партиях и событиях свысока, из их взглядов и нудных голосов так и сочится презрение. Для этих типов всё происходящее – бессмысленное нарушение порядка, бунт, хаос, насилие, преступление, они ненавидят всех и вся, осознавая свое бессилие, дрожат перед ЧК и умирают, растоптанные и поверженные.

Как объяснить кухарке, которая в Страстную пятницу вечером отчаянно рыдает при мысли, что в этот день тысяча девятьсот двадцать пять лет назад должна была ужасно страдать Матерь Божья, как объяснить такому вот созданию, что сегодня происходит в России? Её призывают в Кремль, чтобы управлять одной шестой частью света, а она не идёт. И слава богу!

Требуется зоркость ума, масштаб личности, знания, убежденность, одарённость, опыт, вынесенный из пережитого на своей собственной шкуре, для того чтобы почувствовать темп движения, осознать его направление и взять инициативу в свои руки. Ничего этого нет у господ юнкеров и помещиков, и потому они предпочитают купание в Дунае и рыбную ловлю в Сремски Карловци, шести- или восьмичасовому рабочему дню в каком-нибудь пыльном московском учреждении или конторе.

Доказано, что можно обойтись без великих умов, отбывших в эмиграцию. По своим внешним, поверхностным формам жизнь в сегодняшней России ничем не отличается от жизни на Балканах, или в Литве, или где угодно в пространстве, лежащем на восток от линии Данциг-Триест.

Поезда идут точно по расписанию. Правда, я путешествовал в международном экспрессе, и здесь спальные вагоны были чистые и аккуратные, и кормили хорошо. Путешественника, прибывшего из урбанизированной буржуазной Европы, на первый взгляд поражает отсутствие роскоши.

Женщины в основном одеты очень просто. На улицах преобладает скромный средний вкус, что весьма симпатично после западных столичных борделей. Кафе отсутствуют. Все гостиницы принадлежат государству, цены в них в 2-3 раза выше, чем в Германии. Самый обычный гостиничный номер стоит минимум 6-8 рублей в день, что, принимая во внимание низкий курс доллара, очень дорого.



…Всё, что в Кремле построено в царствование последних двух-трёх императоров, несёт отпечаток типично мещанской безвкусицы, которая часто встречается в убранстве европейских правящих дворов XIX века.

Царские палаты в стиле модерн воспринимаются в архитектурном ансамбле крепости как нечто до такой степени неуместное, словно к ним приложил свою тяжелую руку наш сиятельный граф Кршняви. Красный мрамор на порталах императорской резиденции, массивные подсвечники – точная копия царских покоев, какими их представляют публике с экрана провинциального кинематографа.

В одном из залов над лепниной главного входа – огромное полотно в манере Репина шириной в десять, а высотой бог его знает во сколько метров в массивной золотой раме.
В солнечных лучах окруженный своей свитой Его Величество, Самодержец Всероссийский, царь Александр III обращается к депутации мужиков, покаянно склонивших перед ним свои головы после безуспешных, подавленных крестьянских волнений, прокатившихся по всей стране: «Ступайте по домам и не верьте слухам о переделе земли. Собственность неприкосновенна!»

Эти слова императора вырезаны на желтой табличке, помещенной под рамой картины. Русские крестьяне, которых ещё недавно иронически называли «мужиками», сегодня останавливаются перед этим полотном, разбирая по слогам мудрые царские слова и радуясь, что слухи о переделе земли все-таки осуществились. Где теперь неприкосновенность собственности?..



Описание продовольственного рынка занимает значительную часть записок об СССР не только у хорвата Крлежы. Венгерский поэт Дюла Ийеш, побывавший в СССР в 1934 г., американец Дж. Скотт, работавший на Магнитке в 1932-1937 гг. и многие другие оставили относительно беспристрастные записки об этом.

Дюла Ийеш стремился выяснить структуру питания производственников и даже попробовать типичный обед рабочего, при том не самого высокооплачиваемого. Например, в столовой ленинградской фабрики резиновых изделий «Красный треугольник» рабочие получали трехразовое питание.

Ударникам производства два раза в день выдавались мясные блюда, обычным рабочим – один раз, а второй раз – рыба. Стоимость обеда для чернорабочих, получавших менее 100 рублей, составляла 70 копеек, для обычных – 1 руб. 20 коп., а для ударников – 1 руб. Ийеш заказал себе обед чернорабочего.



На 70 копеек ему принесли: мясной суп, котлеты с картошкой, а на десерт, как он писал, «нечто розовое, похожее на подогретый клейстер» (кисель?.. Это диковинное блюдо он так и не попробовал, хотя его сотрапезники уверяли, что это – самое вкусное в меню, и уплетали свой десерт за обе щеки.

В Москве он с таким же тщанием обследовал производственные помещения и службы быта 1-го Шарикоподшипникового завода. Как и на ленинградской фабрике, иностранный гость захотел отведать обед для чернорабочих.

Однако, директор столовой, движимый гостеприимством, подал ему обед для квалифицированного рабочего: большую тарелку щей со сметаной и куском говядины, котлету с гарниром из картофеля и фасоли, а на сладкое – чай и пирожок с повидлом. Все это удовольствие обошлось бы ему в 1 руб. 20 коп. при условии, что ему бы позволили заплатить, но об этом не могло быть и речи.

Однако изучением столовского меню визитер не ограничился Его, безусловно, занимал вопрос, в какой мере нормированное распределение продуктов питания обеспечивало потребности рабочих.



Своё любопытство он смог удовлетворить, получив приглашение в жилища нескольких знакомых рабочих. На примере семьи рабочего-ударника с того же Шарикоподшипника Николая Шубина, которая никогда не заглядывала ни в коммерческие магазины, ни тем более в Торгсин, он сделал вывод о достаточности предоставляемого государством снабжения.

Самое положительное, если не восторженное, отношение вызвало все увиденное им на Ростсельмаше. Особенно сильное впечатление произвел ночной санаторий, в котором поправляли здоровье ослабленные рабочие. По окончании смены они принимали душ, переодевались и переключались на жизнь курортников.

Для них был разработано усиленное питание. Вместо супа каждый из них получал по триста граммов сметаны, яичницу, мясо и ещё массу всевозможных питательных продуктов. Ийеш замечал: «Я насытился уже одним перечислением».

Разумеется, как это всегда было принято в России/СССР, иностранного гостя старались не допускать в неприглядные углы местной жизни. Тем не менее, по сравнению с царской Россией особого контраста не было.