Процесс над скопцами в 1930 году

В Ленинграде в 1930 году прошёл большой судебный процесс над сектой скопцов: на скамье подсудимых оказалось 15 «голубей». В ходе суда было показано, как скопцы вели свою деятельность в первые годы советской власти.

Ход судебного процесса над ними описан в брошюре В.Холодковского «Корабль изуверов» (Государственное юридическое изд-во, 1930 год). Мы публикуем часть этих записок.
«Перед пролетарским судом длинной вереницей проходят «герои» ленинградского скопческого «корабля».
Начнём с уже знакомой нам божьей старушки Елизаветы Яковлевны Тупиковой. На суде она уверяет, что всю свою молодость «в горничных прожила у богатой тётки». Однако кое с кем из свидетелей по делу (например, с одним монтёром, который через провинциальных скопцов попал к ней в жильцы и которого она исподволь готовила к посвящению, подсовывая ему скопческую душеспасительную литературу) – старуха была откровеннее:
— Разве нынче жизнь? Даже продуктов нету! Разве я раньше-то такую жизнь знала? Я богато жила.
В момент национализации банков на текущем счету у бывшей «горничной» Тупиковой оказалась кругленькая сумма в 35 тысяч рублей. А недавно, при обыске во время ликвидации «корабля», у Тупиковой были найдены залежи царских денег и целый склад часов и меховых вещей — 8 шуб, 4 шапки, 5 муфт и т.д.
— Ну, что-ж, сберегла от трудов своих, – бормочет старуха и нравоучительно добавляет: Деньга родит деньгу.
Елизавета Тупикова не случайно появилась в доме на Ковенском. Она уже давно и «по праву» занимает там первое место.

После смерти «кормчего», – известного банкира Никифорова, – в столичном «большом корабле» наступил «кризис власти. За отсутствием более достойных кандидатов в управление «кораблём» вступила «корабельная сестра» покойного кормчего, питерская мещанка-домовладелица Васса Афанасьева.
Когда-же в 1927 году Васса последовала за своим «духовным братом», она завещала и власть, и дом на Ковенском своей любимице Елизавете Тупиковой.
Сама Тупикова, правда, в своё время уклонилась от высокой чести облечься в «белую ризу». Но это не помешало ей стать любимой пророчицей богатых скопцов, а впоследствии «законной наследницей» особняка на Ковенском, который она предоставила в полное распоряжение секты.
Здесь находился собор и центр ленинградского скопчества. Здесь, как выяснил произведённый следственными властями обыск, хранились его святыни: серебряный ларец с ветхой тряпочкой, по преданию – кусок окровавленной рубахи самого Шилова, одного из мучеников скопчества; большие масляные портреты «апостолов» — Селиванова, Акулины Ивановны, Шилова.
Второй фигурой в доме 8/10 по Ковенскому был старый друг и жилец Елизаветы Тупиковой — Василий Кузьмич Марков, служивший дворником при 1-ом отделении милиции и потому хранивший вид строгий и недоступный.
Для пущей важности и ради пользы «святого дела», – чтоб отвлечь от особнячка на Ковенском подозрения посторонних, – старик любил даже намекать, что он — человек советский, сознательный, марксист и даже без пяти минут кандидат в партию.
В свободное от милицейской службы время Василий Кузьмич с увлечением читал подлейшую антисемитскую книжку — «Протоколы сионских мудрецов».

Он также был «пророком» и с большим успехом распространялся на радениях на излюбленную им тему по поводу «английской эскадры в Балтийском море», пока старуха Тупикова, вещала, что «скоро, скоро над Рассеюшкой зазолотится», и призывала на большевиков небесную «метлу».
Однако не Тупикова и не «марксист» Марков были фактическими руководителями ленинградского скопческого «корабля». Гораздо более значительной личностью являлся Константин Алексеевич Алексеев.
Один из «птенцов» самого Никифорова, когда-то сиделец в его меняльной лавке, позднее владелец ювелирного магазина под №29 в Гостином Дворе — Алексеев, по его словам, сызмальства интересовался всякими религиозными течениями, беседовал с баптистами, ходил по монастырям, но нигде не находил утоления обуревавшему его духовному голоду, пока покойный Никифоров незадолго до революции не открыл ему «тайну спасения».
Революция прервала дальнейшие религиозные «искания» Алексеева: он обратился к делам земным и более доходным. За время своей службы у Никифорова Алексеев, как с благоговением рассказывали на процессе старые скопцы, «сумел нажить себе по копеечкам пять тысяч рублей серебром и золотом». Эти сбережения пригодились ему: Алексеев занялся махинациями с валютой, скупал «рыжики», менял в подворотнях червонцы и «доработался» до того, что в 1925 году был за спекуляцию административно выслан на 3 года в Сибирь.
Тут, обратившись вновь к вопросам спасения души, он и произвел себе собственноручно при помощи ножа от фуганка и молотка вторичное оскопление, став таким образом «скопцом большой печати» и этим, вероятно, снискав себе по возвращении из высылки ещё больший почет и влияние среди своих «братьев во христе».
Алексеев проживал не в Ковенском переулке, а в уединённой даче где-то в Лесном, но постоянно появлялся в «соборе». Он был не только искусным проповедником, но и управителем, и пользовался в секте громадным влиянием. Он вел все дела «корабля», сносился с Москвой и другими центрами скопчества, давал руководящие инструкции и указания рядовым членам «корабля»:
Когда появилось опасение, что за «кораблём» следят, это Алексеев учил свой «актив» на Ковенском искусству запирательства на допросе; это он, как мы видели выше, давал советы, как надо «смотреть следователю прямо в глаза» и «врать, не краснея».

— Да мы, скопцы, за Советскую власть умирать пойдём! – договорился Алексеев на суде.
Дмитрий Иванович Ломоносов – так называет этого человека обвинительное заключение.
Когда-то Ломоносов пользовался немалой известностью в торговых кругах обеих столиц, как владелец меняльной лавки с миллионным оборотом, как маклер биржи и крупный ростовщик.
Революция опустошила его сердце и его денежный шкап… В 1918 году финансист Ломоносов обращается к мирному сельскому труду. Он затевает под Москвой «совхозы» и пасеки, организует скопческие артели и «коммуны».
Но вскоре Дмитрий Ломоносов открывает в Москве москательную лавку. Налоги Ломоносов платить, разумеется, избегал. А дальше «обыкновенная история»: повестка из финотдела на 40 тысяч рублей и продажа с торгов всей ломоносовской москательной лавочки. Так и не доплатив государству 12.000 рублей, спешно переведя подмосковный дом на имя своей сестры, Ломоносов почёл за благо тихо смыться из Москвы.
Он предпринимает длительное путешествие чуть ли не по всему Союзу, навещает скопческие «корабли» на Урале и в Поволжья и приезжает, наконец, в Ленинград, где и поселяется, без прописки, на даче у Алексеева в Лесном.
Но это только половина правды о Дмитрие Ломоносове. Другую, более важную, поведали за него суду свидетели.
Это были совсем особого рода свидетели: они рассказывали не о том, что они слышали или видели, а о том, что сделал с ними Дмитрий Ломоносов, скопец «царской печати», с 14-летним «стажем».
И оказалось, что Ломоносов — не только «пророк» и фактический кормчий ленинградского и некоторых московских «кораблей», он ещё и лучший специалист по оскоплению, признанный «мастер» изуверского ремесла.

Среди вещей, конфискованных у Ломоносова, оказался нож с мечевидным лезвием; на рукоятке выгравированы крестики и трогательная надпись: «на память от Е. П. Меньшинова» (один из ленинградских старейших скопцов; проходил по процессу как свидетель).
Этим ножом Дмитрий Ломоносов собственноручно оскопил уже после революции трёх родных братьев своих, двух новообращённых — Силиных, отца и сына, «посадил на белого коня» Бутинова и ещё многих других, чьи имена остались неизвестны.
— Вся московская скопчествующая молодежь прошла через руки Ломоносова, – показал на следствии Николай Бутинов.
Но Ломоносов — не единственный. Рядом с ним на скамье подсудимых — два других оскопителя, Петров и Ковров.
Фигура старого скопца Василия Петрова особенно выразительна. В 1927 году, когда «прижали с налогами», Петров сдал в наём местному кооперативу обе лавки, а сам отдался «богоугодной жизни». На Сиверской у него — огороды, хозяйство. А при доме — баня, в которой он лично или другие оскопители производили отвратительную операцию над свежими, присылаемыми из города, жертвами ленинградских вербовщиков-изуверов.
Другая зловещая фигура процесса — дворник Иван Ефимович Ковров, возглавлявший, вместе со «старшей пророчицей» Татьяной Жарковой, отделения «большого корабля»: на Петроградской стороне, на Васильевском острове, на Ждановке. Эта группа вела вербовку среди женщин-работниц и молодёжи.
Особенно благодарную почву агитация скопчих Жарковой и Пелагеи Бутиновой, «духовной сестры» Коврова, нашла на фабрике имени Желябова. В кругах отсталых неграмотных ткачих скопцы насчитывали не один десяток последовательниц, и среди них — немало таких, которых они упорно склоняли к принятию «печати».
Ковров и Жаркова так и говорили о себе:
— Мы призваны на земле жить для бога и ловить души из житейского омута.
«Жатва» эта снималась обычно во время летнего отпуска работниц. Жаркова приводила вновь принятых к Коврову. А Ковров препровождал их дальше на станцию Вруда, к неустановленной следствием «Христине Петровне».

Не «за веру» судил главарей лениградских скопцов Областной суд в зале Выборгского Дома Культуры, где за эти дни на процессе перебывало до 10.000 рабочих. Не за религиозные убеждения, а за то, что они создали целую организацию для того, чтобы калечить своих приверженцев физически и нравственно.
Ломоносов приговорён к десяти годам лишения свободы со строгой изоляцией, к конфискации имущества и высылке на поселение в отдаленные местности на 5 лет. Алексеев и Петров осуждены на восемь лет, Ковров — на семь лет лишения свободы с последующей ссылкой.
По этому процессу было привлечено и осуждено 15 человек, из них четверо: Иван Хусс, Пётр и Авдотья Пивдунены и Иван Пардонен — к 4-м годам лишения свободы с конфискацией половины имущества, остальные — к двум годам лишения свободы; кроме того все осужденные подвергнуты высылке из Ленинградской области сроком на 6 лет.