Американка из России про Отечественную Войну

Американка уже 17 лет живет в глухой деревеньке на Брянщине около границы с Украиной.Замужем, трое детей. Выпустила книгу на английском языке. Отрывки из нее выкладывает в своем ЖЖ, часть выложена ниже.
В своем ЖЖ она на хорошем русском языке рассказывает о своей жизни, причем с удивительной доброжелательностью и вниманием.Я думаю, многим будет интересно посмотреть на себя глазами нечужой иностранки, особенно в наше оголтелое время.
Далее от первого лица: В мои первые годы в деревне моим лучшим другом была Ольга Ивановна. Восьмидесятилетняя бабуля терпеливо рассказывала мне много интересных историй из своей жизни, которая длилась почти весь 20-й век. Она родилась в 1920 году и помнила все, что происходило с ней в течение непростого периода в истории страны и нашей деревни: коллективизация, раскулачивание, голод, война и партизанское движение, тяжелое послевоенное время, перестройка и многое другое. Она потеряла своего мужа на войне и жила вдовой более 60 лет. Она совершенно одна вырастила двоих дочерей и ухаживала за пожилой мамой. А третью дочь похоронила, когда той было всего восемь лет. Столько горя и печали она видела в своей жизни, а все равно она осталась жизнерадостной и излучала доброту и свет. Она была и знахаркой, и в Бога верила (она всегда читала молитву и крестилась перед едой), а также полагалась на лесных нимф и народные приметы. Ее рассказы о деревне Чухраи вошли в основу моей книги «Гнездо аиста» (The Storks’ Nest, на английском). Шесть лет назад Ольги Ивановны не стало. Ушла из жизни мой единственный собеседник из коренных жителей Чухраев.
Скоро 17 сентября. В этот день в 1943 году Брянщина была освобождена от немецев. Немалую роль в этой победе сыграли Брянские партизаны. И в поддержку партизан свой вклад внесла и Ольга Ивановна. В память моего друга я хочу поделиться с Вами следующей историей, из ее уст. Это выдержка из моей книги, переведенной читательницей Анной Марковой. Выкладываю этот очерк четырьмя частями, немного каждый день до 17 сентября. Учитывая трудную нынешнюю обстановку в Украине, возможно, что кто-то захочет эту тему поднять здесь в комментах. Я очень прошу этого не делать. Есть другие форумы, где это можно активно обсуждать.

Часть 1.
— Расскажите мне про войну, — попросила я Ольгу Ивановну.
— А что ты хочешь узнать? – удивилась она.
— Все. Про войну, как вы жили в лесу, как потом выживали.
— Хорошо, устраивайся поудобнее, — спокойно сказала она. – И запасись временем.
Я села на стул рядом с печкой и приготовилась слушать, уставившись на оранжевые угольки.
— Перед самым началом Великой Отечественной войны, — начала она, — мне приснился сон. Деревянный сундук у меня в прихожей стоял пустой с открытой крышкой. Одежда и другие вещи валялись на полу. Я проснулась и растолкала моего мужа, Павла, чтобы он вышел на улицу и посмотрел все ли в порядке. Он вышел и сказал, что все в порядке. Мне снова приснилось то же самое. Я встала и зажгла свечку, чтобы проверить самой. Все было на месте. На следующий день я спросила одну бабку в деревне об этом сне. Она сказал, что это значит, что я скоро овдовею. Мне было двадцать, и я была беременна вторым ребенком, так что я постаралась выбросить все это из головы.
Я помню, как я с другими женщинами чистила зернодробилку в поле, когда мужик из деревни прокричал, чтобы мы быстро возвращались. Мы все собрались около магазина, где нас ждал районный милиционер из Суземки.
— Я привез плохую новость, — сказал он. — На нас напал Гитлер. Началась война.
— Это было 22 июня 1941 года, — продолжала она, — я была на восьмом месяце беременности. Вскоре все наши трудоспособные мужики получили повестки и были призваны в Красную армию. Павел пошел на призывной пункт и попросил отсрочку, пока не родится ребенок.
— Я хоть узнаю, кто родится – мальчик или девочка, — попросил он.
Ему разрешили остаться до третьей, последней, мобилизации – до 12 августа, когда последние мужики из деревни – старые, молодые, больные и даже руководство – отправились на войну.
— Моя дочка Настя родилась 12 июля 1941 года, — продолжала Ольга Ивановна. – Когда Павел спустя месяц ушел, мы проводили его до берега Неруссы. Павел держал нашу новорожденную девочку на одной руке, а другую – двухлетнюю – на другой.
На берегу реки Павел печально посмотрел на младенца и сказал:
— Я молю Бога, чтобы он забрал тебя к Себе и освободил твою мать.
— Я видела его тогда в последний раз, — сказала она.
Я перевела взгляд с тлеющих огоньков на Ольгу Ивановну и увидела, что лицо ее печально, а взгляд где-то далеко. Пока она говорила, я сидела, не шевелясь, стараясь представить, через что ей пришлось пройти. Все следующие две недели я приходила к ней, чтобы услышать продолжение ее рассказа. Еще я взяла в библиотеке в Суземке книги о войне и Брянских партизанах, чтобы восполнить пробелы. Но больше всего меня потрясли ее рассказы. Я больше всего хотела узнать о том, что происходило на самом деле от нее, как от очевидца.
Скоро Ольга Ивановна и другие жители деревни узнали, что немецкая армия заняла Брянскую и соседние области – Орловскую и Смоленскую. К ноябрю 1941 года немцы дошли до пригородов Москвы. Ольга Ивановна помнила, что впервые немцы появились в Чухраях осенью 41-го года. Трое немецких солдат пришли и забрали свинью у одной женщины, дав ей за нее пять немецких марок. Но немцы не контролировали Чухраи и окрестные места. Русские, которые оказались по эту строну фронта, те, кто вернулся домой и мальчишки, которые мечтали о борьбе, организовали движение сопротивления. Они образовали партизанские группы, которые перемещались под прикрытием Брянского леса. К ним присоединялись чехи, словаки и венгры, которые дезертировали из немецкой армии. Партизаны совершали рейды по деревням и городам, чтобы уничтожать предателей, работавших на немцев — полицаев.
Советская власть поддерживала партизанское движение, считая его эффективным способом борьбы с врагом на оккупированных территориях. Советские самолеты по ночам пролетали над Брянским лесом, сбрасывая тысячи парашютов с оружием, боеприпасами, едой и военной одеждой. При поддержке из Москвы и с помощью окрестных деревень партизаны (к концу войны их насчитывалось более шестидесяти тысяч) получили контроль над Брянским лесом. Они вытеснили врага из важных территорий, выгнали их из пятисот городов и освободили более двух тысяч человек к апрелю 1942 года. Они создали три партизанских зоны на юге, западе и севере Брянского леса.
Чухраи и соседний Смелиж находились в центре южной партизанской зоны. Деревенские жители помогали партизанам всем, чем могли. Они шили нижнее белье из парашютов и куртки из холщовых мешков, которые им сбрасывали с самолетов. Они давали еду и кров. Ольга Ивановна помнила, что двадцать два партизана ночевали у нее в избе на полу. Она сварила им кастрюлю каши. Одна из них была женщина. В другую ночь кто-то принес мешок муки и попросил испечь хлеб.
Партизанка:

Гитлер объявил, что все, кто помогает, снабжает или прячет партизан, будет расстрелян, а его имущество уничтожено. Чухраи и другие деревни в Брянской партизанской зоне были сожжены. Немецкие самолеты взлетали с немецкой авиабазы в Локте, находящейся в шестидесяти километрах отсюда. Они пролетали над Чухраями каждый день, каждый раз сбрасывали бомбы и изрешетили крыши домов пулеметным огнем. Я видела воронки от бомбежек в нашем загоне. Весной они заполнялись водой и лошади пили из них. На своем участке Игорь нашел несколько бомб. Теперь разорвавшиеся оболочки окаймляют крыльцо у нашей входной двери, а ниже висят ржавые свидетельства войны: немецкий штык, погнутая лопата, лезвие топора. Сосед Степан использовал одну из пустых бомбовых оболочек как пепельницу, когда он сидел на нашем крыльце после того, как приносил почту.
Во время налетов Ольга Ивановна вместе с другими пряталась в траншеях, выкопанных вокруг Чухраев. Размытые канавы и до сих пор видны на лугу за нашим озером. Но скоро жителям стало слишком опасно оставаться днем рядом с Чухраями. Женщины брали детей и стариков и уходили в лес до рассвета и возвращались только с темнотой, крадучись пробираясь к огородам, на которых они поспешно собирали еду. Ольга Ивановна рассказала, что одна из женщин имела связь с партизаном. Она оставляла своих двоих детей в лесу с соседями, пока она встречалась со своим возлюбленным. Однажды вечером она позвала детей и отправилась в деревню, когда еще не стемнело. Другая женщина просила ее остаться, так как было еще слишком светло и самолеты могли прилететь. Она не обратила на это внимания, и побежала через поле к Чухраям, ведя за руку четырехлетнего сына и держа маленького на руках. Она прошла уже половину пути, когда заметила самолет. Она укрылась под ивой, но ее уже заметили. Летчик направил самолет на них, обстреливая все вокруг них. Одна пуля попала прямо в сердце четырехлетнего мальчика и убила его на месте, а она и малыш уцелели.

Местные жители собирают еду для партизан.

Самолеты садились по ночам, чтобы доставить партизанам припасы и лекарства.

От Игоря я узнала, что партизаны построили временный аэродром рядом со Смелижем, чтобы поддерживать связь с Красной армией, которая находилась восточнее. Cоветские самолеты приземлялись по ночам в полной темноте и доставляли припасы и лекарства с большой земли. Партизаны разжигали костры на ложной посадочной полосе рядом с Чухраями — там, где теперь паслись наши лошади. Пока немцы бомбили поле, усеивая его воронками, советские самолеты приземлялись в полной темноте в двенадцати километрах от этого места рядом со Смелижем. Самолеты быстро затаскивали под тень деревьев, где их разгружали и, если было нужно, то и чинили. Загрузившись больными и ранеными, самолеты до рассвета улетали обратно на большую землю. Несмотря на такие тяжелые условия, во время войны на летном поле рядом со Смелижем не было ни одной авиакатастрофы.
Моя соседка и друг Ольга Ивановна.

Партизан.

Шестого ноября 1942 года поэт Анатолий Сафронов прилетел в Смелиж на одном из ночных самолетов. Он привез песню, которую он написал вместе с композитором Сигизмундом Кацем для брянских партизан. Они понимали, что это не должна была быть строевая песня, так как партизаны не ходили строем. И партизаны не могли петь громко. В результате получилась песня, которую можно было негромко петь хором, народная песня, которая быстро стала известна по всей России и стала гимном Брянской области. Сафронов спел песню той ноябрьской ночью для партизан, которые пришли его встречать. Они аплодировали и приветствовали его, и просили спеть снова и снова. Что он и делал.
Землянка.

Шумел сурово Брянский лес
Спускались синие туманы
И сосны слышали окрест
Как шли тропою партизаны
Тропою тайной меж берез
Спешили дебрями густыми
И каждый за плечами нес
Винтовку с пулями литыми
И грозной ночью на врагов
На штаб фашистский налетели
И пули звонко меж стволов
В дубравах брянских засвистели
В лесах врагам спасенья нет
Летят советские гранаты
И командир кричит им вслед
«Громи захватчиков, ребята!»
Шумел сурово Брянский лес
Спускались синие туманы
И сосны слышали окрест
Как шли с победой партизаны

Партизаны над Десной.

Когда новая партизанская песня просочилась через Брянский лес, фашисты стали бомбить партизанские территории с новой силой, уничтожая деревни и города. Весной 1943 года жители Чухраев совсем ушли из своих домов и перебрались в лес. Ольга Ивановна собрала своих двух дочерей, пожилую мать и родителей мужа. Они ходили два раза, и в первый раз взяли маленькую Анастасию. Свекор помог нести вещи. Они перешли Неруссу и нашли уединенную возвышенность посередине болота. Они сложили вещи и подвесили сверток с младенцем на дерево, а потом пошли за другими членами семьи. Они уже вышли из болота, когда увидели бегущих к ним жителей деревни.
— Фашисты идут сюда, — кричали они.
Тогда они развернулись и пошли в другую сторону. Ребенок остался висеть на дереве на всю ночь. Очень обеспокоенная Ольга Ивановна хотела вернуться за ребенком, но свекор сказал, что это очень опасно. На следующее утро Ольга Ивановна, услышав, что фашисты ушли, пошла искать ребенка. Она перешла реку и пришла на возвышенность на болоте. Сверток висел на дереве. Она с трудом узнала своего ребенка. Все лицо раздулось, как шар, от укусов сотен комаров. Сейчас, когда ей уже пятьдесят шесть, Анастасия живет в деревне рядом со Смелижем вместе с мужем. Она такая же приветливая и гостеприимная, как ее мать; всякий раз, когда проезжаем мимо ее дома, она пытается зазвать нас на кухню выпить чая.

Партизанская кухня.

Партизанский цирюльник.

Чтобы спастись от фашистских бомбардировок, жители Чухраев выкопали в лесу землянки для своих семей. Они укрепили стены и крышу каждой ямы бревнами, сверху засыпали землей и уложили сосновые ветки, чтобы замаскировать землянки сверху. Они заткнули щели и дырки мхом, чтобы утеплить землянки и заглушить детский плач на случай, если вблизи появятся фашисты. Рядом в лесу в таких же ямах они сделали запасы продовольствия, оружия и вещей.

Партизаны тоже жили в таких землянках. Игорь показал мне остатки землянки рядом с дорогой между Чухраями и Смелижем, в которой стоял печатный пресс и печаталась подпольная партизанская газета. Другая такая же землянка служила партизанским госпиталем, в котором находились больные и раненые. Во временном госпитале койки были сделаны из жердей, связанных вместе веревками и покрытыми сверху мхом. Врачи, медсестры и даже ветеринары делали сотни сложнейших операций на деревянном топчане в углу рядом с дверью, часто даже без наркоза. Со временем эти строения постепенно разрушались, но ямы землянок можно и теперь, спустя полвека, найти в лесу. Госпиталь восстановили, как памятник истории. Я много раз заходила внутрь и я не могу себе представить, как врачи могли делать операции и как раненые партизаны выздоравливали в темных, сырых и грязных помещениях.

Печатный станок для подпольной газеты «Партизанская правда».

Я знала, что когда немецкая и советская армии готовились к решающему сражению и самой большой танковой битве в истории на Курской дуге, примерно в двухстах километрах к юго-востоку от Брянска, брянские партизаны усилили свои действия по ту сторону фронта. Координируя свои действия с действиями Красной армии на фронте, партизаны пускали под откос поезда и взрывали железнодорожные пути и мосты по всему району, разрушая фашистам пути доставки грузов.
Фашисты отозвали с фронта пять дивизий, чтобы выгнать партизан из Брянского леса. Они образовали цепочку и стали прочесывать лес вокруг Чухраев и Смелижа, где обосновалась южная партизанская группа. Немцы думали выдавить врага на открытую пойму Десны, но партизаны прорвали немецкую цепь и отправились в сторону фронта. Жители близлежащих деревень были не столь удачливы и попали в окружение к немцам.
30 мая 1943 года немцы окружили всех, кто оставался в лесу возле Чухраев и стали выгонять из землянок. Люди второпях собирали еду и вещи. Ольга Ивановна рассказала мне, что ее семья кое-как покидала еду и запасы в мешок. Всю лишнюю одежду они постарались надеть на себя, чтобы потом менять ее на продукты. Те, у кого были коровы, забирали их с собой. Фашисты прогнали их через деревню и по дороге в Смелиж, поджигая оставшиеся дома, бросая бутылки с керосином в окна. Всех, кто пытался выйти из колонны, убивали.
Запуганные жители провели ночь в поле рядом со Смелижем, а на следующий день к ним присоединили других людей, которых также выгнали из лесов вокруг деревни. Потом их погнали за шестьдесят километров на немецкую базу в Локте, в охраняемой колонне, протянувшейся на два километра и увеличивающейся по мере прохождения партизанских деревень. Они ели сырой картофель и грызли зерно. Женщины несли младенцев. Старшие дети шли сами, но никто не жаловался.

противосамолетное оружие.

Когда они покинули партизанский край и стали проходить через деревни, оккупированные немцами, жители кричали им, что фашисты всех, кто приходит в Локоть, убивают. Когда жители пришли в Локоть в тот вечер, охранники погнали их в баню, чтобы они вымылись и избавились от вшей. Мужчин погнали в одну сторону, женщин и детей в другую. Семьи были разделены. Они не успели даже попрощаться. Мужчин и женщин посадили в разные вольеры, обнесенные двенадцатью рядами колючей проволоки. Ольга Ивановна пересчитала их. Фашисты отобрали у них коров и другой скот. Спали они на земле. Фашисты давали им вареную картошку и воду. Ольга Ивановна рассказала, что когда немецкий солдат давал картошку, то он давал ее каждому по-отдельности. Но когда этим занимался русский полицай, то он швырял весь горшок через ограду. Пленники отталкивали друг друга, чтобы схватить еду. Детей давили и били.
— Сукины сыны, — сказала мне Ольга Ивановна. – Немцы с нами лучше обращались, чем свои.
— Ну, по крайней мере, что касалось еды, — добавила она.
Это был единственный раз, когда я услышала от нее ругательство.
Вскоре после того как пленники прибыли в лагерь, фашисты приказали расстрелять всех мужчин и мальчиков старше двенадцати лет. Полицаи выстроили их вдоль ямы на глазах у матерей, жен, детей и внуков. Палачи сказали им:
— Встаньте рядом с родными, и вы будете лежать вместе.
Они стреляли из автоматов, а люди падали в яму один за другим. Потом их засыпали землей, хотя некоторые еще были живы. Ольга Ивановна сказала, что еще три дня там стоял стон, и шевелилась земля.
После двух месяцев пребывания в лагере Локтя, детей и женщин погрузили в восемь теплушек и отвезли в Минск. Из Минска некоторых женщин отправили на работы в Германию в концентрационные лагеря. Теплушку, где была Ольга Ивановна, прицепили к паровозу еще с десятью другими вагонами, заполненными женщинами и детьми, и отправили на Украину. Когда поезд остановился, дородный немецкий офицер объявил, что они направляются на работы в колхозах на оккупированной территории.
К поезду подогнали десятки телег, которые их и увезли. Украинские возницы велели им проверить, находятся ли они вместе со своими родственниками, иначе их могут развести по разным деревням.
Ольгу Ивановну, ее сестру, двух золовок и их пятнадцать детей, а также еще девять других семей из Чухраев привезли в маленькую украинскую деревню Круты. Они жили в школе и выпрашивали еду у деревенских жителей. По непонятным для Ольги Ивановны причинам полицаи не разрешали им работать в поле, чтобы они могли вырастить еду. Возможно, полицаи им не доверяли, так как они были из партизанских краев. Они ели одну картошку, которую им давали сердобольные местные жители. Они варили ее на костре на школьном дворе. Один наиболее злобный полицай каждый вечер приходил к костру и плевал в котелок. У одной из женщин был грудной ребенок. Полицай отрывал его от ее груди, когда она его кормила, и плевал ему в лицо со словами:
— Партизана кормишь!
В конце концов, ребенок умер.
Сочувствуя перемещенным семьям, одноногий бухгалтер в колхозе нанял Ольгу Ивановну давить масло из кунжута и мака у него дома. Он давал ей пол-литра масла каждый день в счет оплаты. Его жена иногда давала ей буханку хлеба.
— Детям, — говорила она.


После победы над фашистами на Курской дуге 17 июля 1943 года Красная армия начала гнать гитлеровские войска из России. Суземку освободили 5 сентября 1943 года, а всю Брянщину – 17 сентября. В октябре, продвигаясь на Берлин, Красная армия освободила украинскую деревню, где жили переселенцы из Чухраев. Наконец, они могли вернуться домой.
Но Ольга Ивановна и девять других семей, переселенных в украинскую деревню Круты, остались в ней до весны вместо того, чтобы вернуться в сожженные Чухраи и встретить зиму без крыши над головой. Двадцать два человека жили в двухкомнатном доме. Они отыскивали зерно на элеваторе, который разбомбили партизаны. Хлеб и каша, которую они из него готовили, пахли дымом.

В апреле 1944 года Ольга Ивановна и ее семья приехали на поезде на станцию Нерусса в тридцати пяти километрах от Чухраев. Они притащили мешки с едой в деревню, где они обнаружили только сгоревшие срубы домов, в которых они когда-то жили. Видны были только низкие крыши погребов, возможно фашисты сочли их слишком незначительными, чтобы разрушать. Ольга Ивановна и ее семья жила в темном погребе почти четыре года после войны. Иногда Ольга Ивановна разрешала своим дочкам на короткое время зажечь для света коптилку — хлопковую нитку, замоченную в растительном масле. Для тепла они разводили костер на полу погреба, а дым выходил через маленькое отверстие на потолке. Большую часть времени они мерзли, а одежда у них совсем износилась.
В эти трудные времена после войны, единственное, чем Ольга Ивановна и другие женщины могли зарабатывать деньги, была продажа лыка — основы, из которой плетут лапти — основную обувь крестьян. Ольга Ивановна возила по двадцать вязанок лыка на санках за восемьдесят километров до городка Погар, где цена за вязанку лыка была выше, чем в Трубчевске, который окружен лесом. В обмен она покупала тридцать килограммов пшеницы на рынке. За одну поездку туда и обратно Ольга Ивановна стаптывала по две пары лаптей. Ее мать делала ей новую обувь и заготавливала новые вязанки на продажу, пока Ольга Ивановна отвозила предыдущую партию на рынок. Как только новая обувь была готова, она снова отправлялась в путь. Так как лапти это не теплая обувь, Ольга Ивановна обертывала ноги кусками материи, портянками, и надевала обувь поверх них. Игорь носит портянки для резиновых сапог. Он говорит, что они лучше, чем носки, так как они теплее и не сползают.
Ольга Ивановна ходила туда и обратно в Погар за три дня и две ночи. Ночевала она в лесу или у добрых людей, которые ей встречались по дороге. За ночлег она давала им одну вязанку лыка. Спустя почти пятьдесят лет, я видела слезы у нее на глазах, когда она вспоминала доброту старика и его жены, которые всегда помогали ей в дороге. Они кормили ее и сушили ей одежду на печке. Увидев лохмотья у нее на ногах, старик дал ей новые портянки и кусок хлеба на дорогу.
В 1945 году в Чухраях восстановили колхоз, и все жители стали работать. Колхоз не спас от второго голода, который случился в 1947 году. Урожай в тот год был бедный, а большинство деревенских жили в погребах и времянках. В тот год в деревне умерло пятнадцать детей, включая восьмилетнюю дочку Ольги Ивановны Антонину. Потом в 1956 году она родила еще одну девочку, отцом которой был сосед, который впоследствии сошел с ума и застрелился.

Все еще голодая, деревенские потихоньку восстанавливали свои дома. Без какого-либо транспорта и даже без лошадей, они могли использовать только те материалы, которые были рядом с деревней. Большинством тех, кто пережил войну и вернулся в Чухраи, были женщины, поэтому строительство ограничивалось тем весом, который они могли поднять. Они строили традиционные срубы, но бревна были короче — такими, которые три — четыре женщины могли притащить из лесу. Поэтому все дома в Чухраях одинакового маленького размера: две смежные комнаты, каждая размером четыре на четыре метра. Когда я впервые приехала в Чухраи, я была удивлена, что дома такие маленькие, несмотря на то, что вокруг столько земли. Только позднее я нашла этому объяснение.
Услышав, что пришлось жителям пережить во время войны и после нее, я преисполнилась уважением к моим соседям за их способность стойко переносить тягости и трагедии, за их чувство собственного достоинства и за решимость двигаться вперед.