Яков Зельдович - гений без диплома, вошедший в историю Атомного проекта СССР

О нём ходило много легенд и мифов. Они преследовали его всю жизнь. И самые, казалось бы, невероятные домыслы в конце концов оказывались реальностью. Это никого не удивляло, потому что парадоксальность – основа жизни гения.

Повелитель огненной стихии

Он жил в огненной стихии, пытался не только познать её тайны, но и научиться управлять ею. Сначала это было химическое горение, потом разные виды взрывчатки, чуть позже – атомные и водородные бомбы. Ну а на финише – взрывы галактик и всей Вселенной. В этом мире огненных стихий он ориентировался лучше других, потому что научился повелевать ими.
– Я часто вспоминаю Зельдовича, – рассказывал академик Ю. Б. Харитон. – Жаль, что далеко не все чувствуют его масштаб. А в наших атомных делах его участие и объём сделанного им совершенно невероятен. В 1950-е гг., во время приезда к нам на объект академика Курчатова, когда мы с ним оставались вдвоём после завершения заседания, обсуждения какого-нибудь каверзного вопроса, Игорь Васильевич, бывало, посидит, задумается, а потом скажет: «Да, Яшка всё-таки гений!»
Харитон и Зельдович шли по жизни вместе.

Яков Зельдович и Юлий Харитон
– В канун войны мы сделали работу по ядерным цепным реакциям, – рассказывал Харитон. – Первую её часть опубликовали сразу, а вторая увидела свет только спустя 40 лет…
Это были расчёты, которые показали, что атомную бомбу можно создать и для этого по­требуется уран-235.
Когда говорят, что «мы всё украли у американцев», обязательно нужно вспомнить эту работу Зельдовича и Харитона, а также эксперименты и исследования по ядерной физике, проведённые Курчатовым и Флёровым, Таммом и Ландау, Семёновым и Лейпунским и многими другими учёными, которые работали в Ленинграде, Москве, Киеве и Харькове.

Гений без диплома…

Да, у Зельдовича не было диплома о высшем образовании. В 30-е годы многие будущие известные учёные в основном получали образование на всевозможных лекциях и семинарах.
15 марта 1931 г. в Институт химической физики (ИХФ), только что созданный будущим нобелевским лауреатом Н. Н. Семёновым, был принят лаборант. Он был «ослепительно молод» – 17 лет! Его любознательность границ не знала. Особенно его интересовало новое направление в химии – «игра цветов во время разных реакций». «За этим следовал интерес к резкости перехода окраски индикаторов и далее к резкости фазовых переходов, – вспоминал Зельдович. – Сегодня они получили название теории катастроф и синергетики. А тогда, в 30-х, развивая теорию горения, мы занимались конкретными примерами этих новых наук, не зная их названия».
Талант проявился сразу, и это коллеги не только заметили, но и по достоинству оценили: в 22 года он стал кандидатом наук, а в 1939 г. – доктором физико-математических наук. В это время Зельдович уже был заведующим лабораторией ИХФ и лауреатом Сталинской премии за работы по горению и детонации.
Зельдович и Харитон были привлечены к «Атомному проекту СССР» сразу же, как только И. В. Курчатов был назначен его научным руководителем. Он хорошо знал обоих, а потому был абсолютно уверен, что только они способны мифическую атомную бомбу сделать реальной.
Так и случилось…

…но под подозрением

О роли академика Зельдовича в создании атомного и водородного оружия говорят его награды. Тогда существовала своеобразная «наградная бухгалтерия», в которой было чётко расписано, как отмечается тот или иной вклад человека в создание «изделий».
Группа Я. Б. Зельдовича разрабатывала конструкцию первой А-бомбы, именно за неё будущий трижды Герой Соцтруда получит свою первую звезду. Тем не менее в апреле 1948 г. уполномоченному Совета министров СССР А. Бабкину было поручено проверить всех сотрудников Института химической физики АН СССР «на благонадёжность». А именно в этом институте числились и Харитон, и Щёлкин, и Зельдович, и многие другие учёные, выполнявшие «специальные работы по тематике Первого главного управления».
Бабкин начал знакомиться с личными делами сотрудников и был потрясён своим открытием: «При проверке выяснилась засорённость и концентрация большого количества лиц, скомпрометированных в политическом отношении».
15 научных сотрудников, по мнению Бабкина, представляют особую опасность. Среди них: «№ 11. Зельдович Яков Борисович 1914 г. рождения, нач. теоретического отдела. Родители его матери и сестра матери живут в Париже. Сестра отца, Фрумкина Р. Н., в 1936 г. арестована. В настоящее время Зельдович категорически отказывается работать в ин­ституте и добился зачисления в штат лаборатории Ю. Харитона. Допуск № 1515/8068 от 18.У11.1946 года».
Уполномоченный СМ СССР был глубоко убеждён: им найдено «гнездо потенциальных шпионов и предателей», так как у них была не только «сомнительная» национальность, но и глубокие связи на Западе. В своём письме «наверх» (а точнее, традиционном для того времени доносе) Бабкин не может удержаться, чтобы не высказать своё мнение и о руководителях института, хотя ему было поручено проверить только рядовых научных сотрудников:
«Кроме перечисленных лиц, как Вам известно, в институте работают заведующими лабораториями Лейпунский Овсей Ильич, имеющий в Америке родных отца. Брат Лейпун­ского был арестован органами НКВД, и (…) – быв. активный троцкист, осужденный в 1936 г. и прибывший из заключения в 1943 г.»
Бабкин уверен: ему удалось раскрыть преступную группу, допускать к секретным работам никого из них нельзя… Он не сомневается, что будут приняты какие-то меры против этих научных сотрудников.
Однако ничего не происходит. А письмо Бабкина подшито «в дело». Оно тайно будет храниться в документах «Атомного проекта СССР» почти полвека. Ни Зельдович, ни Лейпунский, ни их коллеги по институту так и не узнают об этом письме, которое могло сыграть свою роковую роль, если бы в августе ­1949-го испытания первой атомной бомбы закончились неудачей.
Впрочем, Яков Борисович Зельдович прекрасно понимал, какую цену ему приходится платить за свою причастность к «Атомному проекту». Прежде всего это было испытание молчанием. Несколько раз я пытался уговорить академика хотя бы что-то рассказать о первых испытаниях ядерного оружия. «Не имею права говорить!» – отвечал Яков Борисович. И лишь однажды он как бы невзначай заметил:
– Меня поразила трава. Была удивительная тишина, и вдруг я вижу, как трава легла – это пришла ударная волна. Тишина и поникшая трава – главное впечатление от ядерного взрыва…

Любовь и «духи»

Перед первой встречей с учёным я проштудировал всё, что было написано о нём. Один из друзей Зельдовича сказал мне: «Он всегда сомневается, чаще всего напрасно…»
Позже я вычитал в воспоминаниях В. А. Цукермана, друга и соратника Зельдовича, точную характеристику учёного: «Это был всесторонне образованный человек. В его научных статьях часто цитируются поэтические строки. Свои литературно-художественные симпатии он защищал так же энергично и последовательно, как и научные убеждения. Горячо и страстно отстаивал выдвижение писателя Чингиза Айтматова в действительные члены Академии наук СССР». Есть одно качество, присущее только женщинам. Непонятно как, но гениальность мужчины они определяют мгновенно. И тянутся к нему. Что греха таить, Яков Борисович пользовался у них успехом.
По решению Сталина учёных должны были охранять «духи» – офицеры из ведомства Берии. Зельдович яростно протестовал, но отменить приказ Сталина никто не мог. Однако Яков Борисович изобретательно и всегда неповторимо скрывался от своих «духов», чтобы встретиться с очередной пассией. Их было немало. Рождались и детишки. Зельдович никогда не отказывался от них…
И нашему знакомству «по­способствовала» женщина. Это была француженка, заведовала департаментом науки. Я приехал к Якову Борисовичу, чтобы взять у него интервью.
– Обещаю его дать, – сказал учёный, – но прошу взять интервью у моей гостьи и обязательно опубликовать его.
– Почему? – спросил я.
– Молодой человек, женщина должна чувствовать, что мужчина может всё… А я у вас буду переводчиком…
Только позже я понял, что учёный обещал ей публикацию в одной из центральных газет.

Премия раздора

Среди всех участников «Атомного проекта» Зельдович был, пожалуй, самым «нестандартным» учёным, доставлявшим хлопоты всем властителям – от Сталина до Горбачёва.
Его участие в создании атомного оружия отражалось на его груди. Изредка он надевал все свои награды – специально, чтобы шокировать окружающих! И было чем… На его пиджаке сияло три звезды Героя Соцтруда, медаль лауреата Ленинской премии и три – Государственной. А орденов не счесть. Про некоторые из них Яков Борисович забывал, куда именно положил… Однако он неизменно подчёркивал, что не прочь получить очередную награду, если уж заслужил… И даже друзья не всегда различали, шутит Яков Борисович или нет.
Ситуация с присуждением второй Ленинской премии Зельдовичу остаётся в архивах «Атомного проекта СССР» одной из самых загадочных. Тогда Н. С. Хрущёву пришлось вмешаться в конфликт, который возник из-за позиции самого Зельдовича…
Ленинская премия присуждалась только один раз. Однако в списке соискателей в 1959 г. вновь появились знакомые фамилии – Харитон, Сахаров и Зельдович. Было создано прин­ципиально новое «изделие», и эти трое учёных (плюс ещё трое учёных из Арзамаса-16) были среди её основных создателей. Харитон и Сахаров попросили убрать их из списка, так как раньше уже получили Ленинские премии, а Зельдович этого делать не стал. Комитет по Ленинским премиям исключил Зельдовича из автор­ского коллектива, мотивируя тем, что второй раз её присуждать нельзя. Яков Борисович возмутился: по какому праву «его лишают той работы, которую он сделал?»
Министр Е. П. Славский и И. В. Курчатов решили не ссориться с Зельдовичем и заявили президенту Академии наук и председателю Комитета по премиям А. Н. Несмеянову, что Ленинская премия академику Зельдовичу может быть присуждена второй раз «в порядке исключения». Теперь уже в тупиковой ситуации оказался президент АН СССР. Он обратился к М. А. Суслову, который по линии ЦК партии курировал академию: можно ли сделать исключение для академика?
Отдел науки ЦК и все секретари ЦК были против, но решающее слово было за Хрущёвым. Говорят, он лично позвонил Якову Борисовичу, разговаривал о разных проблемах, а затем упомянул и о второй Ленинской премии… Зельдович потом не раз с улыбкой рассказывал о том, что «сам себя лишил ещё одной премии…»
Однако в ЦК партии не забыли о строптивом учёном и при каждом удобном случае старались «уколоть» его. Теперь пришла очередь М. С. Горбачёва, в 1980 г. он был секретарём ЦК и курировал Академию наук.
В 1979 г. Зельдовича избирают иностранным членом Академии наук США и Лондонского королевского общества. В ЦК партии посчитали, что учёный не должен принимать эти звания, так как «на фоне оголтелой антисоветской кампании, поддерживаемой руководством АН США, эти предложения вызывают сомнения». Такая резолюция принадлежит Горбачёву. СССР тогда начал войну в Афганистане, весь мир осуждал её, и ЦК партии пытался любыми способами защититься от мирового общественного мнения.
Но Яков Борисович не стал отказываться от почётных званий. Ни Горбачёв, ни Отдел науки ЦК партии уже ничего не могли предпринять. История с академиком Сахаровым, грубое вмешательство власти и партии в науку и судьбу учёных, огромный авторитет президента АН СССР, личная дружба с Брежневым – всё это помогало Анатолию Петровичу Александровупринимать верные решения и делало его самым независимым от власти президентом за всю историю академии. В Институте прикладной математики им. Келдыша он вручил Зельдовичу диплом Лондонского королевского общества и значок Национальной академии наук США.

Под грифом «секретно»…

После публикации одной из наших бесед в газете разгорелся чудовищный скандал. И вдруг раздаётся звонок. Слышу голос Якова Борисовича:
– Говорят, вам объявлен выговор?
– Переживу. Не первый…
– Приезжайте, есть разговор…
Мы тогда просидели несколько часов. Он рассказывал о друзьях, коллегах, о работе в Питере, вспоминал своё детство, родителей, Минск…
– Хочу написать о создании первой атомной бомбы, – сказал я. – Не могли бы вы что-то рассказать об этом?
– Это тема закрытая, – прервал он довольно резко. — Двадцать пять лет я обязан об этом молчать…
И только спустя много лет в документах «Атомного проекта СССР» я нашёл записку Якова Борисовича о событиях августа 1949 г., когда была взорвана наша первая атомная бомба. Написана она от руки в единственном экземпляре:
«В момент «Ч» была видна яркая вспышка в виде конуса, опирающегося на землю; через полсекунды свет был закрыт клубами пыли или дыма; ещё через 1 секунду сквозь поднимающиеся клубы дыма вырвался ещё один большой язык пламени неправильной формы. После этого мной были сняты очки; без очков отчётливо наблюдался широкий столб дыма, который, клубясь, поднимался вверх и вскоре достиг и пересёк облака; позже этот столб начал медленно сдвигаться под влиянием ветра, а на земле начались пожары сооружений».
В Сарове в Музее ядерного оружия я поинтересовался: «А много ли документов, написанных рукой Якова Борисовича, хранится в городе?»
Мне ответил научный руководитель Ядерного центра академик Р. И. Илькаев:
– Много. Но они секретные…
– И как долго будут оставаться такими?
– Наверное, еще четверть века… А может быть, и дольше – до тех пор, пока ядерное оружие будет по-прежнему обеспечивать мир на Земле…

Прочитано в сети

Из воспоминаний Владимира Левина, завлабораторией НИИ механики МГУ им. Ломоносова:
Академик и «Действительный член»
Яков Зельдович родился в Минске 8 марта 1914 г. Самый засекреченный академик СССР. Один из создателей атомной (1949 г.) и водородной бомб (1953 г.). Трижды Герой Социалистического Труда. Лауреат Ленинской и четырёх Сталинских премий. В школе пошёл сразу в 3-й класс. Не имея диплома о высшем образовании, стал академиком АН СССР. Иностранный член Германской, Американской, Лондонской академий наук.
Лев Ландау отмечал: «Ни один физик, исключая Ферми, не обладал таким богатством новых идей, как Зельдович».
Когда ему разрешили публиковать свои научные статьи в академических журналах, многие учёные на Западе были уверены, что Яков Зельдович – это псевдоним большой группы совет­ских учёных. И, как только узнали, что это не псевдоним, а фамилия человека, его провозгласили гениальным… астро­номом, хотя астрономия была лишь одним из его побочных увлечений.
Он никогда не ездил за границу, но владел несколькими европейскими языками. Ценил женское общество, имел как минимум 5 детей от разных женщин. Когда Зельдовича избрали академиком, в Арзамасе-16 на банкете по случаю этого события ему подарили чёрную академическую шапочку (носили такие до ­1960-х гг.) и плавки. На шапочке была надпись: «Академия наук СССР», а на плавках: «Действительный член».
На одном из собраний Зельдовича попросили высказаться на философскую тему «О форме и содержании». Зельдович ограничился одной фразой: «Формы должны быть такими, чтобы их хотелось взять на содержание».
В начале войны ему была по­ставлена задача создания нового оружия – ракетного. Он в рекордные сроки рассчитал внутреннюю баллистику реактивного снаряда «Катюша». Уже осенью 1941 г. под Оршей батарея залпового огня впервые вышла на боевые позиции и нанесла удар, поразивший противника. До конца войны гитлеровцам так и не удалось разгадать тайну снаряда, придуманного Зельдовичем.
После войны, имея подаренные «Победу» от Сталина и «Волгу» от правительства, предпочитал передвигаться на мотоцикле – чтобы ветер бил в лицо.
© Писатель, журналист, лауреат Госпремии СССР Владимир Губарев