Отбить 6 контратак!

История младшего лейтенанта Тыжных.

Противник совсем озверел. Атака кончается, и атака начинается. Наши пулеметчики едва успевают менять диски и ленты. Срывая злобу за неудачи свои, фашисты перепахивают наши позиции фугасами. Шпигуют землю раскаленным железом. Собравшись с духом, снова наседают и снова, терпя урон, откатываются назад.
После каждой атаки редеет и взвод младшего лейтенанта Тыжных. Кто тяжело ранен, а кто убит. К исходу дня остается пятеро храбрецов. Положение отчаянное. Рассчитывать не на кого. Резервов не предвидится. А приказ:
— Ни шагу назад!
Солнечный диск скрылся за верхушками леса. Неприятель поднимается в шестую, самую свирепую атаку. Держись, младший лейтенант Тыжных. Не дрейфь! Считай, что это последняя атака сегодня. Фашисты не любят воевать в потемках.
— Наблюдайте за флангами, — приказывает Тыжных уцелевшим ребятам, — следите, чтобы не просочились в тыл. А спереди я их не подпущу.
И нажимает гашетку «максима». Фашисты упорствуют. Долговязый, длиннорукий фриц ящерицей подобрался к окопу Тыжных и, привстав на мгновение, швырнул гранату. Черный металлический стакан закувыркался в воздухе. Не отдавая себе в том отчета, младший лейтенант цепко хватает готовую лопнуть гранату и — размахнись, рука, раззудись, плечо, — изо всей силы швыряет обратно. Мгновение — и фашист уже плавает в своей крови.
Но уже метит гранатой в младшего лейтенанта другой фашист. Тыжных поймал и ее. За второй полетела третья. Тыжных, словно эквилибрист, ухватил и эту за длинную рукоять и успел отбросить от себя. Шестое нападение было отбито. Неприятель жестоко пострадал от своего же оружия.
Командир дивизии объявил благодарность младшему лейтенанту. Наградил его орденом Красной Звезды. Весть о подвиге героя облетела все окопы и блиндажи. В подразделение прибыл литературный работник дивизионной газеты. Попросил во всех подробностях рассказать, как было дело. Тыжных еще не приходилось давать интервью, и он поначалу застеснялся даже. С некоторым недоумением поглядел на журналиста. Задумался. По всему было видно, что лишь теперь он в полной мере представил себе вчерашнюю обстановку.

— По правде говоря, — начал он, смущенно почесывая переносицу, — дело, натурально, было табак. Попытайся я укрыться, а тем паче побежать, не миновать бы мне, как говорят, «земотдела». Теперь можно спокойно рассуждать, что, как, почему. А тогда не до того было. Счет шел на самые короткие мгновенья. Каждое следующее могло стать последним. А умирать ой как не хотелось. Все во мне напружинилось, сжалось. Я, можно сказать, инстинктивно, механически, ловил и швырял гранаты. Действия опережали мысль.
— То было отчаяние? Злость? Инстинкт самосохранения? Или, как пишут газетчики, презрение к смерти? А может, еще и нечто совершенно непостижимое, чему и названия нет?
Густые, черные брови Тыжных сходятся на переносице. Лоб прорезают две вертикальные черты. Вопросы газетчика озадачивают юношу. Некоторое время он усиленно размышляет, отрицательно покачивая головой.
— Затрудняюсь ответить вам, — отзывается он после раздумья. — Отчаяние, говорите? Конечно, тут было от чего запаниковать. Фашистов тьма. И непрерывный огонь. А наши пулеметы подбиты и патронов кот наплакал.
Тяжело вздохнул. Снова почесал переносицу. Заговорил, как бы рассуждая с самим собой:
— Инстинкт самосохранения? А проще говоря, страх? Обыкновенное, говоря по-одесски, мандраже? Скрывать не стану, екнуло у меня под ложечкой, защемило. Захотелось дать деру. Можете верить или не верить, но именно чувство самосохранения удержало меня на месте, сделало чрезвычайно осмотрительным и хладнокровным.
Попросил разрешения закурить и продолжал:
— Это, как теперь я рассуждаю, был единственный шанс на спасение. Струсить — значит стать мишенью. Значит, наверняка не сносить головы. А терять голову, как я уже докладывал, желание отсутствовало. Презрение к смерти? Со стороны глядя, так оно и казалось. У меня же никаких подобных мыслей не было.
Пытливо глянув на журналиста, продолжал свои рассуждения:
— Вы спрашиваете еще о чем-то непостижимом, чему и названия нет. Давайте разберемся. Пословица говорит: человек человеку рознь. В каждом заложено нечто такое, чего ни взвесить, ни измерить одной меркой. Это доказано. Это бесспорно. А для меня бесспорно и то, что в человеке нет ничего непостижимого. Действия наши, слова, помыслы и поступки вполне поддаются полному объяснению.
Стал загибать пальцы:
— Отчаяние? Страх? Инстинкт самосохранения? Да. Не отрицаю. Это минусы, негативные стороны. Но в данном разе есть еще и плюсы. Особый прилив энергии, одушевление, подъем духа, если хотите. Сказались и знание, и уверенность, и опыт, приобретенные в прошлых боях. Сложный перехлест того и другого и сказался тут. Фрицы легко теряют равновесие, излишне нервничают, торопятся. У них одна задача — отшвырнуть от себя побыстрее взведенную гранату. Тем и дают нам некоторую фору, пользуясь которой можно успеть метнуть ее обратно.
— Граната рвется в считанные секунды, время минимальное.
Младший лейтенант согласно кивает головой:
— Верно. Однако не забывайте, в бою и секунда дорого стоит.
Озорно улыбается:
— Зато от меня фрицам никакой форы. Четыре секунды, и моя испытанная лимонка, Ф-1, разлетается на мелкие осколки.
— Математический расчет?
— Математический, — подтверждает он, — выдернул чеку — считай раз два и швыряй. Получается как в аптеке. Фрицам остается только ложиться в гроб. На обратный бросок у них уже ни секунды.