Непричесанная правда о дрейфе баржи "Т-36"

17 января 1960 года баржу «Т-36» с командой из четверых солдат-срочников унесло от курильского острова Итуруп в открытый океан, в эпицентр мощного циклона. Предназначенное для каботажного плавания, а не для океанских походов суденышко 49 суток болталось по воле волн, преодолев в дрейфе около полутора тысяч морских миль.
На борту с самого начала почти не было еды и воды, но парни устояли, не потеряв человеческий облик.

Солдат-орденоносец и кумир советского рок-н-рола Асхат Зиганшин спустя 55 лет открыл непричесанную правду о дрейфе баржи «Т-36» по Тихому океану.

Пятьдесят пять лет назад эта четверка была популярнее ливерпульского квартета. О парнях с Дальнего Востока писали и говорили по всему миру. Но музыка легендарных Beatles жива и поныне, а слава Асхата Зиганшина, Анатолия Крючковского, Филиппа Поплавского и Ивана Федотова осталась в прошлом.
Их имена помнят сегодня лишь люди старшего поколения. Спустя полвека с гаком в живых остались двое участников беспримерного рейда. Зиганшин живет в Стрельне под Питером, Крючковский — в незалежном Киеве…


17 января. Шторм в заливе Касатка
— Похоже, Асхат Рахимзянович, те сорок девять дней — главное, что было в вашей жизни?
— Может, и хотел бы забыть о походе, так ведь напоминают постоянно! Хотя сейчас внимание далеко не то, что прежде. В 1960 году дня не проходило, чтобы мы где-нибудь не выступали — на заводах, в школах, институтах. Обошли почти все корабли Черноморского флота, Балтийского, Северного…
Со временем попривык говорить со сцены, везде рассказывал примерно одно и то же, даже не задумывался. Как стишок читал.
— И мне прочтете?
— Вам могу прозой. Раньше приходилось все же немного приукрашивать, округлять детали, подпускать пафос. Действительность не так романтична и красива, в жизни все скучнее и банальнее. Пока дрейфовали, ни страха не было, ни паники. Не сомневались, что обязательно спасемся. Хотя и не думали, что проведем в океане почти два месяца. Если бы дурная мысль забрела в голову, дня не прожили бы. Прекрасно понимал это, сам не раскисал и ребятам не давал, пресекал любые пораженческие настроения. В какой-то момент Федотов пал духом, стал срываться на крик, мол, хана, никто нас не ищет и не найдет, но я быстро менял пластинку, переводил разговор на другое, отвлекал.
В нашей команде было два украинца, русский и татарин. У каждого свой характер, манера поведения, но, поверите, до ссор ни разу не доходило. С мотористами Поплавским и Крючковским я служил второй год, Федотова знал хуже, он пришел из учебки и почти сразу попал к нам вместо загремевшего в лазарет матроса Володи Дужкина: тот наглотался угарного газа из печки-буржуйки. В начале дрейфа Федотов держал топор под подушкой. На всякий случай. Может, опасался за жизнь…
Оборудованных причалов на Итурупе отродясь не водилось. В заливе Касатка суда привязывали к рейдовым бочкам или мачте затопленного японского корабля. Жили мы не в поселке Буревестник, где базировался наш отряд, а прямо на барже. Так было удобнее, хотя на борту особо не развернешься: в кубрике помещались лишь четыре койки, печка да переносная радиостанция РБМ.
В декабре 59-го все баржи уже вытащили тракторами на берег: начинался период сильных штормов — в заливе от них не укрыться. Да и ремонт кое-какой предстоял. Но тут пришел приказ о срочной разгрузке рефрижератора с мясом. «Т-36» вместе с «Т-97» опять спустили на воду. Наша служба и состояла в том, чтобы перебрасывать на сушу грузы со стоявших на рейде больших кораблей. Обычно на барже был запас продуктов — галеты, сахар, чай, тушенка, сгущенка, мешок картошки, но мы готовились к зимовке и все перенесли в казарму. Хотя по правилам на борту полагалось держать НЗ на десять суток…

Около девяти утра шторм усилился, трос оборвался, нас понесло на скалы, но мы успели сообщить командованию, что вместе с экипажем «Т-97» попробуем укрыться на восточной стороне залива, где ветер тише. После этого рацию залило, и связь с берегом пропала. Старались держать вторую баржу в поле зрения, но в снегопад видимость упала почти до нуля. В семь вечера ветер резко переменился, и нас потащило в открытый океан. Еще часа через три мотористы доложили, что запасы топлива в дизелях на исходе. Я принял решение выброситься на берег. Шаг рискованный, но выбора не оставалось. Первая попытка оказалась неудачной: столкнулись со скалой под названием Чертова сопка. Чудом не разбились, смогли проскочить между камней, хотя пробоину получили, вода стала затапливать машинное отделение. За скалой начинался песчаный берег, на него я и направил баржу.
Мы почти дошли, уже касались днищем грунта, но тут закончилась солярка, двигатели заглохли, и нас понесло в океан.
— А если вплавь?
— Самоубийство! Вода ледяная, высокая волна, минусовая температура… И пару минут не продержались бы на поверхности.Да нам и мысль в голову не приходила о том, чтобы бросить баржу. Разве можно разбазаривать казенное имущество?!
Стать на якорь при таком ветре не получилось бы, да и глубина не позволяла. К тому же на барже все обледенело, цепи смерзлись. Словом, ничего не оставалось, как смотреть на исчезающий вдали берег. Снег продолжал идти, но в открытом океане волна чуть снизилась, не так трепала.
Страха мы не испытывали, нет. Все силы бросили на откачку воды из машинного отделения. С помощью домкрата залатали пробоину, устранили течь. Утром, когда рассвело, первым делом проверили, что у нас с едой. Буханка хлеба, немного гороха и пшена, ведро перемазанной мазутом картошки, банка с жиром. Плюс пара пачек «Беломора» и три коробка спичек. Вот и все богатство. Пятилитровый бачок с питьевой водой разбился в шторм, пили техническую, предназначенную для охлаждения дизелей. Она была ржавая, но главное — пресная!
Сперва рассчитывали, что нас быстро найдут. Или ветер переменится, пригонит баржу к берегу. Тем не менее я сразу ввел жесткие ограничения по еде и воде. На всякий случай. И оказался прав.
27 января. Именинный торт
В обычных условиях командир не должен стоять на камбузе, это обязанность рядовых, но на второй или третий день Федотов стал кричать, что мы умрем с голоду, вот ребята и попросили, чтобы я взял все в свои руки, контролировал ситуацию.
— Вам доверяли больше, чем себе?
— Наверное, им так было спокойнее… Ели раз в сутки. Каждому доставалось по кружке супа, который я варил из пары картофелин и ложки жира. Еще добавлял крупу, пока не закончилась. Воду пили трижды в день — по крохотному стаканчику из набора для бритья. Но вскоре и эту норму пришлось урезать вдвое.
На такие меры экономии я решился, случайно обнаружив в рубке обрывок газеты «Красная Звезда», где сообщалось, что в указанном районе Тихого океана Советский Союз будет проводить запуски ракет, поэтому из соображений безопасности до начала марта там запрещено появляться любым судам — гражданским и военным. К заметке прилагалась схематичная карта региона. Мы с парнями по звездам и направлению ветра прикинули и поняли, что… дрейфуем аккурат в эпицентр ракетных испытаний. А значит, была вероятность, что нас искать не станут.
— Так и получилось?
— Да, как потом оказалось. Но мы-то надеялись на лучшее, не знали, что на второй же день на берег Итурупа выбросило спасательный круг с нашей баржи и разбитый ящик из-под угля с бортовым номером «Т-36». Обломки нашли и решили, что мы погибли, налетев на скалы. Родным командование отправило телеграммы: так, мол, и так, ваши сыновья пропали без вести.
Хотя, может, никто и не думал напрягаться, организовывая масштабные поиски. Из-за несчастной баржи отменять пуск ракет? Успешные испытания для страны были гораздо важнее четверых исчезнувших солдат…
А мы продолжали дрейфовать. Мысли все время крутились вокруг еды. Я стал варить суп раз в два дня, используя одну картофелину. Правда, 27 января в свой день рождения Крючковский получил повышенный паек. Но Толя отказался в одиночку есть дополнительную порцию и пить воду. Мол, именинный торт делят между всеми гостями, поэтому угощайтесь!
Как ни пытались растянуть припасы, 23 февраля закончились последние. Такой вот праздничный обед в честь Дня Советской Армии получился…
Знаете, за все время никто не попытался стащить что-то с общего стола, урвать лишний кусок. Да это не получилось бы, если честно. Все было наперечет. Пробовали есть мыло, зубную пасту. С голодухи все сгодится! Чтобы не думать без конца о жратве и не сойти с ума, я старался загрузить ребят работой. В начале рейда недели две — день за днем! — пытались вычерпать воду из трюма. Под ним располагались цистерны с топливом, теплилась надежда: вдруг там осталась солярка и мы сможем запустить двигатели. В светлое время суток гремели ведрами, сколько было сил, в темноте открывать люк не решались, чтобы не допустить разгерметизации отсека, а за ночь забортная вода опять накапливалась — осадка-то баржи чуть выше метра. Сизифов труд! В итоге добрались до горловин цистерн, заглянули внутрь. Увы, топлива не обнаружили, лишь тонкую пленку на поверхности. Задраили все наглухо и больше туда не совались…

7 марта. Противостояние с Америкой
— Счет дням вели?
— У меня были часы с календарем. Поначалу даже катерный журнал заполнял: настроение экипажа, чем кто занимался. Потом писать стал реже, поскольку ничего нового не происходило, болтались где-то в океане, да и все. Спасли нас 7 марта, а не 8-го, как мы решили: просчитались на сутки, позабыв, что год високосный и в феврале 29 дней.
Лишь на последнем отрезке дрейфа потихоньку начала отъезжать «крыша», пошли галлюцинации. Мы почти не выходили на палубу, лежали в кубрике. Сил совсем не осталось. Пытаешься подняться, и словно получаешь удар обухом по лбу, чернота в глазах. Это от физического истощения и слабости. Голоса какие-то слышали, звуки посторонние, гудки кораблей, которых в действительности не было.
Пока могли шевелиться, пробовали ловить рыбу. Точили крючки, мастерили примитивные снасти… Но океан бушевал почти без перерыва, за все время ни разу не клюнуло. Какая дура полезет на ржавый гвоздь? А мы и медузу съели бы, если бы вытащили. Правда, потом вокруг баржи стали кружить стаи акул. Метра по полтора в длину. Мы стояли и смотрели на них. А они — на нас. Может, ждали, что кто-нибудь за борт без сознания свалится?
К тому времени мы уже съели ремешок от часов, кожаный пояс от брюк, взялись за кирзовые сапоги. Разрезали голенище на кусочки, долго кипятили в океанской воде, вместо дров используя кранцы, автомобильные покрышки, прикованные цепями к бортам. Когда кирза чуть размякала, начинали жевать ее, чтобы хоть чем-то живот набить. Иногда обжаривали на сковородке с техническим маслом. Получалось что-то вроде чипсов.
— В русской народной сказке солдат кашу из топора варил, а вы, значит, из сапога?
— А куда деваться? Обнаружили кожу под клавишами гармошки, маленькие кружочки хрома. Тоже съели. Я предложил: «Давайте, ребята, считать это мясом высшего сорта...»
Поразительно, но даже расстройствами желудка не маялись. Молодые организмы все переваривали!
До самого конца не было ни паники, ни депрессии. Уже потом механик пассажирского теплохода «Куин Мэри», на котором мы после спасения плыли из Америки в Европу, рассказывал, что оказывался в подобной ситуации: его судно в сильный шторм на две недели осталось без связи. Из тридцати человек экипажа несколько погибли. Не от голода, а из-за страха и постоянных драк за пищу и воду… Да разве мало случаев, когда моряки, оказавшись в критической ситуации, с ума сходили, бросались за борт, съедали друг друга?

— Как вас нашли американцы?
— Первый корабль мы заметили только на сороковые сутки. Далеко, почти на горизонте. Махали руками, кричали — без толку. Тем же вечером увидели огонек в отдалении. Пока разводили костер на палубе, судно скрылось вдали. Еще через неделю мимо прошли два корабля — тоже безрезультатно. Последние дни дрейфа были очень тревожными. У нас оставалось полчайника пресной воды, один сапог да три спички. С такими запасами протянули бы пару суток, вряд ли больше.
7 марта услышали какой-то шум снаружи. Сначала решили: опять галлюцинации. Но не могли же они начаться одновременно у четверых? С трудом выбрались на палубу. Смотрим — над головами кружат самолеты. Набросали на воду сигнальных ракет, пометили район. Потом вместо самолетов появились два вертолета. Спустились низко-низко, кажется, рукой дотянуться можно. Тут уже мы окончательно поверили, что мучениям конец, помощь пришла. Стоим, обнявшись, поддерживаем друг друга.
Из люков высунулись пилоты, сбросили веревочные трапы, показывают знаками, как подниматься, что-то кричат нам, а мы ждем, когда кто-нибудь спустится на баржу, и я как командир поставлю свои условия: «Дайте продукты, топливо, карты, и мы сами домой доберемся». Так и переглядывались: они — сверху, мы — снизу. Вертолеты повисели-повисели, топливо кончилось, они улетели. Их сменили другие. Картина та же: американцы не спускаются, мы не поднимаемся. Смотрим, авианосец, с которого вертолеты взлетели, разворачивается и начинает удаляться. И вертолеты следом. Может, американцы подумали, что русским нравится болтаться посередине океана?
В этот момент мы по-настоящему струхнули. Поняли: сейчас сделают нам ручкой и — тю-тю. Хотя даже тогда мысли не было, чтобы бросить баржу. Пусть хоть на борт к себе поднимают! Из последних сил начали подавать американцам знаки, мол, дурака сваляли, не бросайте на погибель, заберите. К счастью, авианосец вернулся, подошел поближе, с капитанского мостика на ломаном русском нам прокричали: «Рomosh vam! Pomosh!» И опять вертолеты в небо подняли. На этот раз мы не заставляли себя уговаривать. Я влез в спущенную на палубу люльку и первым поднялся на борт вертолета. Мне сразу сунули в зубы сигарету, я с удовольствием закурил, чего не делал много дней. Потом и ребят подобрали с баржи.

16 марта. Статья в «Известиях»
На авианосце тут же повели на кормежку. Налили по миске бульона, дали хлеб. Мы взяли по небольшому кусочку. Показывают: берите еще, не стесняйтесь. Но я парней сразу предупредил: хорошего — понемногу, поскольку знал, что с голодухи нельзя обжираться, это плохо заканчивается. Все-таки вырос в Поволжье в послевоенное время…
— Наверное, до сих пор не оставляете в тарелке несъеденный кусок, выбираете до крошки?
— Наоборот, во вкусах я привередлив: то не ем, это не хочу. Скажем, вареные овощи так и не полюбил — морковку, капусту, свеклу… Страха голода у меня не было и нет.
Но продолжу рассказ про первые часы на авианосце. Американцы выдали чистое белье, бритвенные приборы, отвели в душ. Только я начал мыться и… рухнул без сознания. Видимо, организм 49 суток работал на пределе, а тут напряжение спало, и сразу такая реакция.
Очнулся через три дня. Первым делом поинтересовался, что с баржей. Санитар, присматривавший за нами в корабельном лазарете, лишь плечами пожал. Тут у меня настроение и упало. Да, здорово, что живы, но кого мы обязаны благодарить за спасение? Американцев! Если не злейших врагов, уж точно не друзей. Отношения у СССР и США в тот момент были не ахти. Холодная война! Словом, впервые за все время я откровенно сдрейфил. На барже так не боялся, как на американском авианосце. Остерегался провокаций, опасался, что нас в Штатах оставят, не разрешат вернуться домой. А если отпустят, что ждет в России? Не обвинят ли в измене Родине? Я же советский солдат, комсомолец и вдруг попал в пасть акулам мирового империализма…
Сказать по совести, американцы относились к нам исключительно хорошо, даже специально вареники с творогом сварили, о которых мы мечтали на барже. Коком на авианосце служил потомок эмигрантов с западной Украины, он знал толк в национальной кухне… И все же в первые дни после спасения я всерьез подумывал о самоубийстве, примерялся к иллюминатору, хотел выброситься. Или на трубе повеситься.
— А правда, что к вашим родителям приходили с обыском, пока вы дрейфовали?
— Об этом я узнал через 40 лет! В 2000 году пригласили в родные края, в Самарскую область, устроили что-то вроде торжеств по случаю юбилея плавания. В райцентре Шентала ведь и улица моего имени есть…
После окончания официальной части ко мне подошла женщина и, сильно смущаясь, попросила прощения за мужа-милиционера, который вместе с особистами в 60-м шастал у нас в доме по чердакам да подвалам. Наверное, думали, что мы с ребятами дезертировали, уплыли на барже в Японию. А я и не догадывался об обыске, родители ничего тогда не сказали. Они всю жизнь были скромными людьми, тихими. Я самый младший в семье, еще есть две сестры, живут в Татарии. Старший брат давно умер.
Что я нашелся, не погиб и не пропал без вести, в марте 60-го родные услышали по «Голосу Америки». Точнее, не они сами, а соседи прибежали и сказали, мол, про вашего Витьку по радио передают. Асхатом меня звали только домашние, а остальные именовали Виктором. И на улице, и в школе, и потом в армии.

Кинохроника, снятая на авианосце «Кирсардж» в 1960 году.

Американцы сразу сообщили, что выловили в океане четверых русских солдат, а наши власти неделю решали, как реагировать на новость, что с нами делать. Вдруг мы предатели или перебежчики? Лишь на девятый день, 16 марта, в «Известиях» на первой полосе появилась заметка «Сильнее смерти»…
К этому времени мы успели дать пресс-конференцию. Прямо на борту авианосца. С Гавайских островов прилетел переводчик, неплохо знавший русский, с ним — несколько десятков журналистов. С телекамерами, фотоаппаратами, прожекторами… А мы — деревенские парни, для нас это все дико. Может, поэтому и разговор получился коротким. Посадили нас в президиум, мороженое каждому принесли. Какой-то корреспондент спросил, говорим ли по-английски. Вскочил Поплавский: «Thank you!» Все рассмеялись. Потом поинтересовались, откуда мы родом, из каких мест. Ребята ответили, я тоже сказал, и вдруг у меня из носа ручьем хлынула кровь. Наверное, от волнения или перенапряжения. На том пресс-конференция и закончилась, толком не начавшись. Отвели обратно в каюту, поставили у дверей часовых, чтобы никто без спросу не ломился.
Правда, в Сан-Франциско, куда мы прибыли на девятые сутки, пресса свое наверстала, сопровождала на каждом шагу. О нас и по американскому телевидению рассказывали. Я раньше про это чудо техники лишь слышал, а тут включаю — идет сюжет о нашем спасении. Мы обросшие, исхудавшие… Я почти 30 килограммов сбросил, и ребята примерно по столько же. Помню, потом показывали «фокус»: становились втроем и обхватывали себя одним солдатским ремнем.

Год спустя. Полёт Гагарина
Принимали нас в Штатах по высшему разряду! Мэр Сан-Франциско подарил символические ключи от города, произвел в почетные жители. Ко мне потом в Союзе девушки долго приставали с расспросами: «А правда, что ключ золотой?» Не станешь ведь объяснять: нет, деревянный, золотистой краской покрытый… В посольстве нам выдали по сто долларов на карманные расходы. Я набрал подарков маме, отцу, сестрам. Себе ничего не взял. Отвели в модный магазин и приодели: купили каждому пальто, костюм, шляпу, галстук. Правда, в узких брюках и остроносых туфлях дома я ходить не решился, не понравилось, что стали обзывать стилягой. Брюки отдал брату Мише, а ботинки — Крючковскому. Тот родным отправил. Еще нам подарили яркие трусы с ковбоями. Сейчас бы запросто носил, а тогда дико стеснялся. Потихоньку запихнул за батарею отопления, чтобы никто не видел.
По пути из Сан-Франциско в Нью-Йорк каждому подарили в самолете по шкалику виски. Я пить не стал, привез домой, брату отдал. Кстати, на авианосце был забавный эпизод, когда переводчик принес нам две бутылки русской водки. Говорит: по вашей просьбе. Мы сильно удивились, а потом посмеялись. Видимо, хозяева перепутали воду и водку…
— Остаться за океаном не предлагали?
— Спрашивали аккуратно, не боимся ли возвращаться. Мол, если хотите, предоставим убежище, условия создадим. Мы категорически отказывались. Боже упаси! Советское патриотическое воспитание. До сих пор не жалею, что не соблазнился никакими предложениями. Родина одна, другой мне не надо. Про нас потом и говорили: эти четверо прославились не тем, что гармошку съели, а что в Штатах не остались.
В Москве в первые дни опасался, как бы не упекли на Лубянку, не упрятали в Бутырку, не начали пытать. Но в КГБ нас не вызывали, допросов не устраивали, наоборот, встретили у трапа самолета с цветами. Вроде бы даже звание Героев Советского Союза хотели дать, но все ограничилось орденами Красной Звезды. Мы и этому были рады.
— А за границей вы потом бывали?
— В Болгарии. Два раза. Ездил в Варну в гости к знакомому, жил у него с женой. Но это уже значительно позже. А тогда, в 60-м, у нас началась веселая жизнь. Когда прилетели в Москву, нам выдали программку: в девять утра быть в Доме радио, в одиннадцать — на телевидении на Шаболовке, в два часа — встреча с пионерами на Ленинских горах… Помню, ехали по городу, а вдоль улиц — плакаты: «Слава отважным сынам нашей Родины!» Утром у гостиницы ЦДСА садились в присланную машину, вечером возвращались в свои номера. Никакого инструктажа, о чем говорить. Каждый рассказывал что хотел.
Нас принял министр обороны маршал Малиновский. Подарил всем штурманские часы («Чтобы больше не заблудились»), присвоил мне звание старшего сержанта, дал каждому двухнедельный отпуск на родину. Погостили мы дома, встретились в Москве и отправились в Крым, в военный санаторий в Гурзуфе. Опять все по первому классу! Там генералы да адмиралы отдыхали — и вдруг мы, солдаты! Номера с видом на Черное море, питание усиленное… Позагорать, правда, не получилось. Только разденешься, туристы со всех сторон бегут с фотоаппаратами. Просят снимок на память и автограф. Уже прятаться от людей стали…
В Гурзуфе нам предложили поступать в училище ВМФ в Ломоносове под Ленинградом. Все, кроме Федотова, согласились.
— Страх перед морем не возник после полуторамесячного дрейфа?
— Абсолютно никакого! Другое волновало: у нас было по 7-8 классов образования, вступительные экзамены мы сами не сдали бы. Месяц ударно занимались с прикрепленными преподавателями русским языком и математикой, кое-какие пробелы в знаниях заполнили, и все же зачисление прошло в льготном режиме. Политуправление похлопотало… И потом, откровенно говоря, учились мы так себе. «Хвосты» случались, зачеты не с первого раза сдавали. На занятия мы ведь ходили в перерывах между выступлениями. Я даже делегатом съезда комсомола успел побывать.
— Долго вокруг вас водили хороводы?
— Считай, до полета Юрия Гагарина мы шумели, а потом у страны и всего мира появился новый герой. Конечно, мы и приблизиться не могли к его славе. Даже не пытались.
— А встречались с космонавтом номер один?
— Как-то обедали вместе. Но это нельзя считать знакомством. Правда, в модной тогда детской считалке наши фамилии стояли рядом:
«Юрий — Гагарин.
Зиганшин — татарин.
Герман — Титов.
Никита — Хрущев».
Про нашу четверку сняли художественный фильм, Владимир Высоцкий написал к нему песню.

Стиляги переложили на рок-н-ролльный мотив американский шлягер: «Зиганшин-буги, Зиганшин-рок, Зиганшин съел второй сапог».

Хемингуэй приветственную телеграмму мне присылал. Лежала дома, а потом затерялась. От Алена Бомбара письмо приходило, от Тура Хейердала. Конечно, приятно, что великие люди слышали мое имя, но я понимал: мы с ребятами своей славой обязаны стечению обстоятельств. Так сложилось. Хотя и сегодня не забывают. Пару лет назад какой-то чудак написал художественную повесть «Баржа Т-36». Нафантазировал всяких глупостей, насочинял муру! Подарили книжку, я пролистал ее и даже читать не стал. На полке в шкафу валяется…
Был момент, начал крепко выпивать. Научили. У нас ведь как? Любая встреча заканчивается застольем. А звали часто. Сперва мое выступление, потом банкет. И отказать людям нельзя, обижаются… Но в последние 20 лет ни капли спиртного в рот не беру. Даже пиво не пью. Спасибо медицине, помогла.
55 лет спустя. Почётный гражданин
Вы вот говорите: те 49 дней — главное событие жизни. Да, эпизод яркий, с этим не поспоришь. Но у кого-то и такого нет. Люди умирают, что называется, не родившись. И самим вспомнить нечего, и их никто не знает.
А наша четверка, как ни крути, и после того дрейфа жила достойно. Судьба, конечно, побросала, но не сломала. Я с марта 1964 года по май 2005-го бороздил воды Финского залива. Сорок один год прослужил на одном месте. В аварийно-спасательном дивизионе Ленинградской военно-морской базы. Как говорится, в тридцатиминутной готовности. Суда, правда, менял. Сначала работал с пожарными, потом с водолазами. Много было разных историй. В Москву на парад в честь Дня ВМФ четырежды ходил. Одиннадцать суток по рекам и каналам шли, месяц репетировали, чтобы выдать перед ВИП-зрителями струю воды высотой сто метров. С Северного флота боевую подлодку на парад специально тащили! Впрочем, это уже для другого рассказа…
Федотов служил в речфлоте, плавал по Амуру. Кстати, о том, что у него родился сын, Иван узнал, когда нас американский авианосец подобрал. Вернувшись в Москву и получив отпуск, сразу рванул на Дальний Восток к семье…
Поплавский, окончив училище в Ломоносове, никуда уезжать не стал, там и осел навсегда. Участвовал в экспедициях в Средиземном море, Атлантике, вел наблюдение за космическими аппаратами. Он, как и Федотов, к сожалению, уже умер. Остались мы с Крючковским. Толя после учебы попросился на Северный флот, но пробыл там недолго — жена приболела и он перебрался на родную Украину, в Киев. Всю жизнь проработал на судостроительном заводе «Ленинская кузница». В последний раз мы виделись в 2007 году. Летали на Сахалин. Сделали нам такой подарок — пригласили. Пробыли неделю.
— Опять штормило?
— Не то слово! По программе планировался полет на Курилы, но аэродром Итурупа три дня не принимал. Летчиков почти уговорили, но в последний момент они отказались, говорят, мы же не самоубийцы. Полосу на Итурупе японцы строили для камикадзе: тем важно было взлететь, о посадке не думали…
Так больше и не довелось побывать в местах, в которых мы служили. Теперь не выберемся. Здоровья нет, да и дорогу некому оплачивать. Крючковский в конце прошлого года перенес инсульт, долго лежал в госпитале, я тоже на аптеку работаю, хронических болячек развелось без счета. Хотя до 70 лет держался, почти не хворал. Пенсии не хватает, на лодочной станции сторожу, частные яхты да катера охраняю. Живу с дочкой и внуком Димой. Жену Раю похоронил семь лет назад. С Крючковским иногда созваниваемся, стариковскими новостями обмениваемся.
— О политике говорите?
— Не люблю этого. Да и что обсуждать? Была одна страна, которую развалили. Теперь вот на Украине война… Когда-нибудь она закончится, только, боюсь, нам не дожить.
Я теперь дальше Стрельны почти не выбираюсь.
— Вы же почетный житель города?
— Да, не только Сан-Франциско… В 2010 году избрали. Сначала Владимира Путина, потом — меня. Удостоверение N 2 выдали. Правда, звание в буквальном смысле почетное, никаких льгот не предполагает. Даже на оплату коммунальных услуг. Но я не жалуюсь. Вот на пятидесятилетие дрейфа мне холодильник подарили. Импортный, большой…
P.S. Все думаю над вашим вопросом о главном событии жизни. Честно говоря, лучше бы их не было, тех сорока девяти дней. Во всех смыслах — лучше. Если бы тогда нас не унесло в море, после службы вернулся бы я в родную Шенталу и продолжал бы работать трактористом. Именно тот шторм сделал из меня моряка, всю жизнь перевернул…
А с другой стороны, о чем бы мы с вами разговаривали сегодня? Да и не приехали бы вы ко мне. Нет, глупо сожалеть.
Куда несло, туда, как говорится, и вынесло...
В 1960 году появилась песня «О четырех героях». Музыка: А.Пахмутова Слова: С.Гребенников, Н.Добронравов. Эта песня в исполнении Константина Рябинова, Егора Летова и Олега Судакова вошла в альбом «На советской скорости» — первый магнитоальбом советского андеграундного проекта «Коммунизм».