СССР в фотографиях Игоря Гаврилова

Портфолио прославленного советского и российского фотожурналиста Игоря Гаврилова, снимавшего для «Огонька», американского TIME, немецкого FOCUS, более 40 лет посвятившего своей непростой профессии…

Из биографии Игоря Гаврилова. Родился в 1952 году в Москве. В 1970-м, заканчивая среднюю школу, стал победителем Всесоюзного конкурса среди выпускников школ и получил право внеконкурсного поступления на факультет журналистики МГУ имени Ломоносова.
В 1975 –1988 г.г. работает штатным фотокорреспондентом журнала «Огонек». В1988-м переходит в американский « Time» в качестве московского корреспондента. Номинирован на название «Лучший фотограф года» от журнала «Time». С конца 90-х по 2010 год — фотокорреспондент журнала FOCUS по России и СНГ.
Игорь рассказал о каждом кадре — где-то в двух словах, где-то подробно, а где-то — и с отступлениями в более общие темы. Получился долгий и, надеемся, интересный разговор, который мы предлагаем вам в этом материале. Почти весь текст — прямая речь Игоря Гаврилова, реплики корреспондента начинаются с «РР».
РР: Для начала — про красный серп и молот.
И.Г.: Это начало 90 годов. Кадр сделан во время, пожалуй, самой длинной моей командировки. Это была серия репортажей об Урале. И мы проехали на машине с Южного Урала до самого севера, до Ивделя, где я снимал колонию для пожизненно осужденных.
И по пути мы постоянно натыкались на такого рода страшилки – то есть вся страна была уставлена какими-то совершенно фантасмагорическими памятниками советской эпохи – это серпы и молоты, трактора на постаментах, всевозможные Ленины всех размеров и разной степени облупленности.
На эти памятники раньше как-то внимания мало обращали, их было очень много, и они, скорее всего, не несли никакой смысловой нагрузки, а ставились по какой-то идиотической привычке. Этот, по-моему, из металла сварен и покрашен в красный жуткий цвет. В несколько человеческих ростов этот памятник.

И.Г.: Это Западная Украина. А год – это скорее всего 80-е какие-то годы, до перестройки, конечно. Это очень милый, прекрасный человек. Я, к сожалению, не помню, как его зовут. Он золотарь – вот там сзади стоит бочка с говном, которое он возит.
Во время войны он служил в пехоте. И был период такой позиционной войны, когда немецкие окопы напротив, с этой стороны – наши окопы, солдаты сидят – жаркое лето, воду не подвозят, жрать тоже не подвозят. Но вода-то главнее. И ночью солдаты по очереди ползали к маленькой, почти пересохшей речке, которая собственно и разделяла позиции немцев и советских войск.
И пришла ему пора ползти – один котелок в зубах, два котелка на руках, автомат. Он подползает к речке и видит, что с той стороны точно в такой экипировке, только с другим автоматом подползает фриц, тоже в зубах котелок и два котелка в руках. Говорит, мы остановились вот у речки, между нами метров пять буквально, смотрим в глаза друг другу, и я начинаю наполнять котелок, опуская его в воду. Немец потом – свой. Потом я – еще два своих. И мы задом отползаем друг от друга.
Принес он своим воду. Говорит, страшно было, как-то не по себе – то ли он начнет стрелять, то ли мне начинать стрелять. И в этот день он дал себе клятву, что если вернется живым домой, в деревню, то он выроет у домов тех женщин, у которых кто-то не вернулся с войны, колодцы, чтобы у них всегда была вода в доме. И он это сделал.
Я приехал снимать его, когда он дорывал последний колодец. А не вернулось что-то 20 с лишним человек. То есть он за свою жизнь вырыл 20 с лишним колодцев своим односельчанам. А кадр сделан, когда он куда-то ехал на работу, я с ним тоже на этой говновозке куда-то ехал, и повстречали парторга колхоза что ли… И вот он ему какие-то претензии предъявлял. Чудный совершенно человек.

И.Г.: Площадь Революции, Москва, скорее всего, 70 годы… Я не помню, может быть, этот кадр даже сделан, когда я еще был студентом – то есть с 71 по 75 год, не помню точно, когда я еще ходил и просто ловил жанр.
А это те же самые годы, когда во всей стране нечего было жрать, несмотря на то, что пятилетки выполнялись и перевыполнялись, и намолачивали в два раза больше, чем обещали намолотить, и молока, и мяса давали, и ботинки шили, но нигде ничего не было в магазинах. Но люди вот из провинции приезжали и два-три дня от рассвета до заката скупали все, что можно было скупить в столице, и потом уезжали к себе по домам, одаривая родных и близких.
Отступление
И.Г.: Я никогда не работал в информационных агентствах и в газетах, поэтому у меня нет и не было никогда, к сожалению, привычки фиксировать дату и место. Я никогда не был информационным фотографом, для меня важнее было создать некий образ того времени или того события, или того человека, которого я снимал. И у меня даже в архиве многие конверты не помечены датами. Я почему-то думал, что я буду всю жизнь все помнить.
Это сейчас все просто: на камере дату посмотрел и узнал. А у меня с этим некие проблемы. Поэтому я, к сожалению, могу только десятилетиями снимки датировать…

И.Г.: 70 годы. Якутия, река Лена – одна из самых моих интересных командировок, в которую я ездил со своим другом, журналистом, сейчас писателем и сценаристом Сережей Марковым. Нам дали корабль Академии наук, и мы на этом научном судне за месяц прошли от Якутска до Тикси. Останавливаясь, естественно. И тайменя ловили, и к рыбакам ездили.
Это как раз одна из рыбацких стоянок, на которую нас бросили на вертолете, что тоже в те годы было достаточно просто сделать. То есть мы подсели на вертолете утром, вечером нас забрали обратно, на наш корабль. И этот стол – то, что осталось после нашего обеда. Таз – это из-под черной икры. А ребеночек, поскольку у них там с игрушками плохо, играл потом бутылками из-под выпитой водки.

И.Г.: 70-е, Москва. Безбожный переулок. Напротив вот того окошка, в которое люди сдают посуду, только что отмытую от этикеток в луже, находится магазин «Минеральные воды» – достаточно известный в Москве. Для того чтобы сдать посуду, получить деньги, перейти напротив и купить вина или пива, которое там тоже продавалось, люди этим делом и занимались.

И.Г.: Кадр с самой несчастливой судьбой. Я его сделал опять же на Западной Украине, в городе Ивано-Франковске во время какого-то молодежного фестиваля.
И, в общем, туда съехалось достаточно большое количество иностранцев из соцлагеря, много корреспондентов. Я шел в пресс-центр из гостиницы и увидел такую сценку на автобусной остановке. Буквально два раза нажал. На меня набросился тут же какой-то военный, стал кричать на весь Ивано-Франковск, что я порочу советский образ жизни, почему я снимаю инвалидов, откуда я взялся. Схватил меня буквально за руку так цепко и пошел со мной в пресс-центр.
Там он стал опять на кого-то орать, искать начальника. И вот пока он там метался по этому поводу, я просто пошел дальше по своим делам. В «Огоньке» кадр не напечатали, и куда бы я его не предлагал, его нигде не принимали. И уже только в конце 80-х у меня его вдруг взял журнал «Смена» и журнал «Журналист».
Задули ветра перестройки. Все захотели попасть в эти струи, подстроиться по ветру, в том числе и журнал «Советское фото», главным редактором которого была в те годы Ольга Суслова, дочка того самого кардинала серого цековского. Она решила провести совещание фотографов Москвы, с тем чтобы мы высказали свои пожелания по поводу того, как осовременить журнал «Советское фото». А я перед этим как раз купил «Смену», потому что знал, что выйдет этот кадр.
В «Советском фото» собралось достаточно много – полный такой редакционный зал – московских фотокорреспондентов. Почему-то слово предоставили первым мне, сказали, вот ты один из самых молодых, давай, говори. И на вопрос Сусловой, что нужно сделать, чтобы журнал стал лучше, и чтобы там появились хорошие фотографии, я достал из кофра журнал «Смена», открыл и показал ей, и говорю: «Просто вот такие фотографии печатайте».
И в ответ услышал: «Игорь, а где же вот ты раньше был, почему вот ты такие кадры не приносил в «Советское фото»?». Это мне говорила Суслова, которая лично своими руками этот кадр три раза выкладывала из коллекций, которые посылались на какие-то международные фотоконкурсы – там «Интерпресс-фото» или World Press Photo. Она тогда достаточно нелицеприятно отозвалась об этом кадре, примерно как тот военный, который меня хватал за рукав в Ивано-Франковске. А теперь вот я услышал «Где ты был?..»

РР: Коммуналка. Выглядит как декорация на «Мосфильме», где строятся временные перегородочки, изображающие какую-то жизнь. Но вы, Игорь, говорите, что это реальная квартира коммунальная. Вот как это может быть?
И.Г.: Это реальная коммунальная квартира. Я не помню, как называется эта улица, к сожалению. Это «Китай-город» метро, и вот эта улица идет к Библиотеке иностранной литературы.
РР: Улица Солянка.
И.Г.: Да. И если вот от Москвы-реки следовать по этой улице, то этот дом справа находится, чуть в углублении – большущий серый дом. Тогда там еще были коммунальные квартиры. Я думаю, что это ну конец 80-х – начало 90-х.
Меня попросили снять тему про коммуналки. Я не только в одной этой квартире был, а напряг всех своих знакомых, которые знают или имеют знакомых, живущих в коммунальных квартирах. Но вот эта меня совершенно поразила – там потолки были метров под шесть, наверное. То есть чтобы в коридоре лампочку ввинтить или вывинтить, нужно было ставить здоровенную лестницу, она у них была, деревянная, тяжеленная – ужас просто. И как там эти две старушки и две или три еще более-менее молодые женщины ее таскали – непонятно совершенно.
В кадре — большая комната одной семьи. Там вот в углу сидит мать, внизу под нами это ее дочка весьма милая. Они просто разгородили эту большую комнату фанерной перегородкой, чтобы как-то отделиться друг от друга. Но разгородили не до потолка, а до середины, и поэтому можно было забраться на эту перегородку, и оттуда сделать такой кадр. Помню, пылища там не протиралась, я думаю, полгода или год, слез я оттуда весь в какой-то паутине, пыли, черте в чем.
И.Г.: Это Сахалин, 1974 год. Я поехал на практику студенческую фотокорреспондентом стройотряда.

На этом кадре мои друзья-однокурсники. А тот человек, который держит за ноги непонятно кого уже – это Егор Верен, который сейчас один из руководителей «Интерфакса».Это ребята под теплотрассой прокладывают электрический кабель, один другому передают конец.

И.Г.: Середина 80-х. Это порт Ямбург, то есть еще не порт, а место, где монтируют опоры для портального крана. Самое-самое начало Ямбурга. «Ноги» крана тут перевернуты, их как-то сварят, а потом поставят наоборот.
И.Г.: Конец 70-х – начало 80-х опять же.
Пример того, как достаточно скучное, на первый взгляд, задание превращается в интересный, мне кажется, репортаж:
Меня послали от журнала «Огонек» в какую-то область в деревню, снять колхозное собрание отчетно-перевыборное.

Я туда приехал – темный зал, трибуна небольшая. Выходят люди, что-то говорят, колхозники сидят в зале. Женщины одеты в одинаковые платки, и при всем при том большинство из них сидят в пальто с песцовыми воротниками.
Мужики курят в предбаннике когда объявляют перерыв, дым коромыслом – курят, что-то обсуждают про себя. Очень интересные лица. Для меня было на самом деле неким открытием. Я думал, что все эти собрания проходят достаточно просто, то есть зачитываются казенные слова, потом все голосуется, и люди расходятся.
На самом деле там кипели достаточно сильные страсти – критиковали председателя колхоза, говорили о том, что в ферме окна не вставлены, что коровы не доены и т.д. – то есть очень интересное и длинное оно такое было, это собрание.

Но для меня этот материал еще и явился профессиональным уроком. Увлекшись съемкой этих прекрасных людей, я совершенно забыл об основном правиле журналиста, особенно информационщика. О том, что нужно все-таки снять место, где происходит событие.
Я забыл снять деревню. То есть клуб у меня снят, крыльцо снято, но где это, что это – непонятно. И поэтому, когда в «Огоньке» я выложил материал на теннисном столе, где мы просматривали материалы наши,… мне вдруг задали вопрос: а где деревня? «А нет деревни». Говорят, ну тогда бери билет, поезжай снова, сними деревню и возвращайся, чтобы завтра к вечеру был.
Ну, опять сел в поезд, снял, вернулся. И в итоге в журнале кадр с деревней напечатали форматом, по-моему, 6 на 9 сантиметров. Маленьким совсем.

РР: Ну, это вообще символ эпохи!
И.Г.: Да, то, с чем мы жили и достаточно долгие годы, когда человек приходил в магазин и видел там совершенно пустые прилавки. Это начало 90-х или 89-й. Причем так жили по всей стране. Но это, скорее всего, на Урале сделано.

И.Г.: Байкал, один из островов на этом озере. Это я снимал с моим другом Енцем Хартманом для газеты «Бильд» или «Ди Вельт». Детишки, дети рыбаков, на самом деле дикие были, пугливые, и чтобы войти с ними в контакт, я им раздал коробочки красивые из-под пленки «Кодак». И на какое-то время съемка прервалась. Пока я у них не поотбирал это все, пообещав, что верну потом.
Ничего не надо давать детям, пока не закончил съемку, особенно в бедных странах. Если ты дал кому-то какую-то конфетку или денежку, тебе лучше сесть в такси и отъехать от этого места километра на три, пока дети устанут бежать за твоим такси, иначе они тебя разденут с ног до головы – ты ничего больше не снимешь.

И.Г.: Это последствия неразумного руководства страной. Это Набережные Челны – Всесоюзная комсомольская ударная стройка. Как известно, это все было там в чистом поле практически построено быстро. То есть на стройку были согнаны комсомольцы, молодые люди с разных концов Советского Союза, чтобы ударными методами построить автогигант.
Они этим и занялись, но вечерами и ночами они занимались еще и другим чем-то, судя по всему, то есть встречались, пили там портвейн, играли на гитаре, пели песни, а потом делали динь-динь. С динь-динь, как известно, получаются дети. Не всегда эти дети рождались в семьях, часто просто по любви. Но они по любви делались, а когда рождались, большой любви могло уже и не быть. Поэтому было много детей неустроенных в неполных семьях, только с матерями.
Когда эти детишки подросли, почувствовали силушку, они стали сколачиваться в банды молодежные, в дворовые – воевали двор на двор, квартал на квартал, район на район, потом, город на город. И это стало очень и очень сильной проблемой и для милиции, и других органов – драки, грабежи, воровство, насилие. Поволжье захватила просто бандитская такая молодежная саранча.
Это середина 80-х, я думаю. Советская власть об этом не любила говорить. И вот мы ездили с корреспондентом в Набережные Челны, и вот с этими ребятками познакомились. Они, в общем-то, не сразу разрешили себя снимать и достаточно вызывающе себя вели. С ними было непросто: народец достаточно неприятный.

И.Г.: Спецприемник в Москве на Алтуфьевском шоссе. Я там снимал несколько раз и всякий раз – с большим интересом. Ну, что говорить? С большой болью – это слишком напыщенно. Да нет, боли-то особой не было. Но детей жалко, жалко детей.
Туда собирают всех убежавших из дома, найденных на вокзалах, где-то еще, на улицах. Кто-то вот убежал сегодня или вчера, они еще чистенькие более-менее, родители за ними приезжают, их отдают. А кто-то приехал из других регионов, давно бродяжничает.
Вот этого мальчика когда стригли, так с него вши прыгали, не знаю, метра на три от него. Я еле успевал отмахиваться, думал, что сам весь завшивлю, пока его снимал. Второй кадр сделан там же, во время санобработки.

И.Г.: Начало пути на Памир, начало 80-х. Это одна из самых трудных командировок. Мы проехали по дороге Хорог – Ош, а эту дорогу называли дорогой смерти. Там высокогорье, 4,5 – 5 тысяч метров.
Во время этой командировки мне удалось побывать в самом высокогорном селении нашей страны, в поселке Мургаб. Пять с чем-то тысяч метров, по-моему. Дорога – серпантины, обрывы. И коробка передач у нас полетела на машине. Если бы не пограничники…
Там все друг другу помогают, потому что понимают, что остановись ты на этой дороге на ночь, и ты можешь уже не проснуться. Потому что дикий ветер, температура -25 – 30 градусов, при этом ветре там кажется – 60 – 70. Это ужас. Но было интересно.

И.Г.: Эстония. Один из моих любимых кадров, он какой-то нежный такой. Во всяком случае, старик, несущий полевые цветы, не знаю уж, кому – может, просто в вазу поставит, может быть, своей жене-старушке подарит – это трогательно. Я ездил в университет в Тарту делать тему, а в субботу или в воскресенье просто поехал погонять по дорогам – дороги пустынные, какие-то хуторки.
Я обогнал этого старичка, остановился, вышел из машины и сделал кадр. Всегда нужно останавливаться. Не нужно лениться останавливать машину ради кадра.

И.Г.: Это «Домодедово» аэропорт, 70-е годы. Я бегу от электрички к зданию аэровокзала. Была плохая погода, и долгое время самолеты не летали, и поэтому все неулетевшие рассосались по аэропорту и вокруг. Человек просто не улетел, он спит вот в конце этого железнодорожного «путя».

И.Г.: Это День Победы, год примерно 76-77. Такая сценка образовалась на набережной. Я считаю, что вот самый мудрый – это тот, который посередине стоит один, он делом занимается, пьет пиво, есть бутерброд. А эти еще неизвестно чем будут заниматься.

И.Г.: Это будущий лейтенант, перед первым самостоятельным полетом. Вот такой у него взгляд. В первый раз инструктора с ним не будет, он сидит первый в спарке. Это, по-моему, Оренбургское летное училище или Омское – в общем, в тех краях.

И.Г.: Конец 80-х. Подмосковье. Это госпиталь для солдат, для воинов, вернувшихся из Афганистана, реабилитационный госпиталь. И там такие вот мальчики были. Целый госпиталь – человек 500, которые только что вернулись оттуда и видели смерть. С ними трудно приходилось персоналу.

И.Г.: Это начало 80-х. Это первый Международный конкурс парикмахеров в Москве, проходил он, по-моему, в спорткомплексе «Динамо». И это участницы конкурса, то есть участницы – в смысле модели конкурса, им сушат прически вот под этим прекрасным плакатом.
Самое интересное то, что этот снимок был опубликован в журнале «Огонек» в те годы, до перестройки, но несколько скадрированный. Главный художник вынес из кабинета большие ножницы длиной сантиметров 20 и со словами «ты что, ох…, Гаврилов» отрезал плакат.

И.Г.: 75-й, 76-й, может быть, годы. Калининский проспект, как он тогда назывался, магазин, по-моему, «Весна». Снимать там было запрещено, поэтому мне нужно было, естественно, получить разрешение. Ну, для журнала «Огонек» это никакая не проблема – написали письмо – мне разрешили снимать. Просто репортаж о магазине делал и заодно сделал тут такой кадр.
РР: Он был опубликован?
И.Г.: Нет, конечно. Только после перестройки был, конечно, много раз опубликован и на выставках демонстрировался. И сейчас, по-моему, в Хьюстоне, что ли, была биеннале, вот он в каталоге тоже там опубликован. Этого лысого продавали в каждом магазине. Все чиновники обязаны были его иметь у себя на столе.

И.Г.: Похороны Владимира Семеновича Высоцкого. Это Таганка, напротив театра. Очень трудный был для меня день, потому что я этого человека очень и очень любил и люблю и всегда буду любить и уважать, он для меня очень много значит в жизни. Я думаю, что и меня каким-то образом сделал посредством своих песен и своих слов, своих мыслей.
Я почему-то простоял у гроба в театре часа два, наверное. Ну, не мог уйти. И с экспозицией ошибся. И потом я вышел на площадь, это все увидел. И только сейчас вот, буквально в этом году я понял, что на самом деле похороны Высоцкого – а это же Олимпиада, режим особый в Москве – это первый несанкционированный митинг в Советском Союзе.
РР: Ну, не митинг…
И.Г.: Ну, это первое всенародное неповиновение той власти, когда люди пришли – никто их не созывал, никто их не загонял, как это делалось на демонстрации 7 ноября или 1 мая, когда по разнарядке все ходили. Кто-то ходил, да, и по воле сердца, чтобы выпить водочки перед Красной площадью или потом там – всяко было. Но в основном это все – разнарядка. А здесь вся Москва пришла к театру на Таганке.

И.Г.: Середина 80-х. Колхозный рынок. Пришли мы туда за чехонью к пиву, ну и заодно вот сделал такой кадр.

И.Г.: Конец 80 годов, Ереван. Это митинг около, по-моему, прокуратуры с требованием отделения от Советского Союза, выхода из состава СССР.
Это достаточно бескровно там проходило, слава богу, не получилось как в Тбилиси или как в Литве. Это интересно чисто с профессиональной точки зрения: я сделал такой кадр, а мой друг и коллега Рубен Мангасарян вместе со мной снимал, он тоже за цепью солдат был в этот момент. Но он почему-то снял кадр вдоль рук – у него есть то же совпадение – руки, руки, но нет этого человека. То ли ему помешала журналистская этика, и он не стал снимать у меня из-за спины.
В принципе у нас, у профессионалов, такое было: мы не позволяли себе снимать кадр из-за спины своего коллеги. Сейчас на это, по-моему, давным-давно наплевали, и все делают один и тот же кадр, иногда еще и бьют локтями друг друга.

И.Г.: Это 90-й год. Задание журнала «Тайм» снять оформление города перед 7 ноября. Это последнее 7 ноября, когда прошла демонстрация коммунистическая.
Вот это 6 ноября 1990 года снято. И кадр был напечатан в «Тайме», и потом он вошел в лучшие фотографии года в Америке – здоровая книга, она у меня есть. А назавтра уже ничего не стало. Все, последняя демонстрация, последний парад. Абзац…